Ольга Савкина - Хроники всего мира: Время расцвета

Яков как-то посерел, осунулся. С сестрой они раньше надолго не расставались, и каково ему будет стать старшим ребёнком, он не понимал. Вилда упросила Эмму уехать в четверг утренним поездом, чтобы у той было время и привести себя в порядок по приезду, и осмотреться, и пообщаться с начальством. Так у Якова появилось три лишних дня, чтобы собраться с мыслями.

– Я буду тебе писать, так часто, что даже надоем, – щебетала Эмма, сидя с братом на кровати и обняв его крепко-крепко.

– Не будешь, – рассудительно и глухо отвечал тот: лицом он уткнулся в сестринское плечо, – тебя закрутит новая жизнь. Сначала мы будем получать письмо в неделю, потом раз в месяц, а затем станем узнавать о твоих успехах из газет. Ведь ясно же, что твои успехи будут совпадать с достижениями Цеппелина.

Эмма чмокала его в макушку, покачивала в объятиях и была счастлива. Маленькая ложь её не заботила, ведь любовь измеряется не письмами. Яков же предчувствовал долгую разлуку и впервые на сестру злился, хотя злости этой не показывал. Однажды вечером Вилда застала его в столовой, задумчивого, сгорбленного, смотрящего в одну точку.

– Уж не о том ли вы задумались, юноша, что вам пора спать, а вы ещё и не умыты? – строго заметила няня.

Яков рассеянно посмотрел на её крупное лицо, высокую фигуру, истинную немку: простую и энергичную, и спросил:

– Вилда, ты нас бросишь?

Вилда Вебер была привязана к детям Остерманов, но разделяла жизнь собственную и хозяйскую. От этого простого вопроса ей внезапно стало жарко, отчего фрау Вебер обрела пунцовую окраску, покрывшую ровным слоем не только лицо и шею, но и кожу головы, грудь, спину, тыльную сторону рук и, кажется, даже икры. Одним словом, Вилда должна была соврать, но знала, что ложь уже заметили.

Овдовев рано, так рано, что даже не поняла собственного статуса, Вилда нашла в семье Остерманов собственное счастье. Муж Вилды, красавец Мартин, на следующий день после свадьбы поехал из Тиммдорфа проведать на ферме отца, который заболел и на венчании быть не смог. Путь он выбрал короткий, через озеро. Лошадь оступилась, проломила всем весом не толстый ещё декабрьский лёд Дикзе и увлекла за собой верного хозяина. Вилда, рослая, сильная, не дождавшись мужа, на следующий день пошла по сугробам одна, нашла полынью, вернулась за помощью в деревню, погодила, пока мужики вытащили кобылу и Мартина, а потом ушла домой, завязала на балке петлю и повесилась.

Спасли, понятное дело, соседка как чуяла – бежала следом. Вилда никогда о Мартине не плакала, потому что смысл, но внутри у неё осталась лишь пустота и более ничего. Спустя год Вилда поехала домой, в Баварию, но по дороге увидела объявление о поиске няни в Шторков и решила, что родителям её каменное лицо никак дни не скрасит. Вышла на станции, нашла гимназию, поговорила с Уве, да так и прижилась. Иногда в ней что-то шевелилось тёплое, трепетное, но она запрещала себе привязываться к воспитанникам: всё пройдёт – пройдёт и это.

– Все когда-нибудь бросят тебя, Яков, – решилась Вилда, – мы рождаемся одни и умираем одни. Ты должен понять, что сестре нужно сделать следующий шаг. Никто никому не принадлежит, и ты не вправе даже видом навязывать Эмме вину за её решение. Когда тебе придёт время сделать выбор, ты поймёшь, о чём я говорила.

Возможно, Яков и пытался в эти дни держаться чуть бодрее, но попытки были не слишком успешными. Вилда по-своему жалела мальчика – он достаточно натерпелся, но помнила, что бог даёт каждому испытание по силам, и облегчить Якову эти испытания она не могла.

Поезда мимо Шторкова ходили четырежды в день: два утренних и два вечерних. Выезжая из Грунов-Даммендорфа, составы добирались до Кёнигс-Вустерхаузена, а там поворачивали на Берлин. Пересадка в столице займёт время, поэтому Эмма решила не затягивать и ехать на первом поезде в 7:40. Прощальный семейный ужин прошёл как обычно: близнецы крутились как юла, Вилда старалась придать этим механизмам статичное состояние, средние дети стремились поскорее покончить с едой и заняться своими делами – через неделю начинался учебный год и они, как и все дети мира, стремились догулять и доотдыхать, пока их не закрутила школьная рутина. Яков ел сосредоточенно, мама была вялой, лишь отец нарушил традицию и ужинал без газеты. Эмма чувствовала нетерпение и ответственность перед завтрашним днём, оттого дёргалась, ела мало и часто поглядывала на каминные часы. В итоге она решилась на демарш и отпросилась из-за стола под предлогом контрольной проверки багажа перед отъездом.

В комнате Эмма подошла к окну и длинно выдохнула. Она ужасно волновалась: что сядет не на тот поезд, потеряет все деньги в Берлине или сама потеряется в Фридрихсхафене, конечной точке путешествия, не понравится Цеппелину или напортачит в первый же рабочий день. Она беспокоилась о том, о чём волнуется каждый человек перед ответственным рывком. Отец выдал ей из семейных накоплений сто марок, да двадцать у неё было собственных, заработанных то там, то сям по мелочи у знакомых. Этого должно было хватить на билеты до Боденского озера и первый месяц работы. Адрес верфи был указан на открытке с цветочным дирижаблем, Эмма в тот же день сбегала на станцию, посмотрела атлас железных дорог, убедилась, что ехать прилично – три дня, и это не считая возможных задержек. Приглашение Цеппелина лежало теперь в упакованной книге: ценное в ценном, две самые дорогие Эмме вещи охраняли друг друга. Вечером первого дня, вся на взводе она открыла «Хронику» в надежде найти ответ на самый главный сейчас вопрос – сложится ли? Мягкие страницы распахнулись бесшумно, словно тканые. Взгляд ухватил

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля-искусница пышный

Стелет цветочный ковёр, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом 1.

Эмма вздрогнула. Лазурь, ветры, небеса, волны морские. Ну ладно, пусть не морские, а озёрные. Это слишком явный знак. Отлистала к началу главы: тонкие готические буквы сложились в «Открытый секрет для пользы людей, нуждающихся в знаниях». Цитата совершенно точно была из «Природы вещей» Тита Лукреция Кара – поэму изучали на уроках философии, и не менее точно Эмма этой главы раньше не читала. Заложив страницу открыткой, она решила – разберусь потом, когда будет время. Богиня, надо же. И улыбнулась.

Сейчас, глядя на родной город, она не улыбалась и даже думать забыла об этом странном знаке. В дверь постучали, Эмма вздрогнула от неожиданности и отвернулась от окна. Вошёл отец, оглядел беспорядок в комнате, бельё на кровати, открытые баулы.

– Собралась?

Эмма стремительно подошла к отцу, обняла за шею, как когда-то давно, в детстве, – только теперь она была выше его, пусть немного, но выше, и смотрелись они, наверное, странно. Сердце Уве сжалось, он приобнял дочь и успокоительно прошептал «ну-ну». Так постояли с минуту, затем отец отстранился, взял её за руки и сказал: