Пэм Розенталь - Почти джентльмен

Лондон , 1819 г.

– Кейт? – позвала Феба, открыв глаза.

Сидевшая у кровати женщина вздохнула. Лицо Фебы было белее кружевной наволочки, на которой покоилась ее голова со спутанными волосами. Под огромными глазами темнели круги.

Кейт сжала руку подруги, которую держала несколько часов кряду, пока та спала. Ей хотелось передать через это рукопожатие всю свою любовь, благодарность и сострадание.

– Я здесь, Феба. Молчи, милая.

Бледное лицо женщины казалось спокойным.

– Я все помню, Кейт.

– Тише. Не сейчас.

Тонкие ледяные пальцы вцепились в ее кисть.

«Какая она сильная! – подумала леди Кейт Беверидж. – Не всякая женщина останется сильной после такой кошмарной недели».

Голос Фебы зазвучал громче. Она говорила ровным тоном, как будто выбирала себе новое платье или советовала садовнику посадить астры вместо георгин.

– Скажу я или промолчу – это не важно, Кейт. Все, что случилось, случилось наяву. Это не страшный сон.

– Скоро придет твой брат.

– Он знает?

– Не все. Я написала ему, как только приехала. Сказала, что это был… несчастный случай.

«Фаэтон перевернулся. Лошади запаниковали. Брайан вылетел из маминых рук и упал на гравийную дорожку. Одна лошадь встала на дыбы…»

– Какой сегодня день, Кейт?

– Двадцать второе сентября, милая.

– Я проспала день рождения Брайана. Ему должно было исполниться три года.

Кейт кивнула. «И слава Богу, что ты спала! Помогла ударная доза лауданума».

– Я послала пирожные в детский приют. – По изрытым оспой щекам Кейт текли слезы. Но глаза Фебы были сухими. Она вскинула темные брови, выщипанные модными полукружьями.

– Ребенок, которого я потеряла… Это была девочка? Кейт хотела сказать «да», но с ее губ не слетело ни единого звука.

– Как хорошо было бы иметь девочку! Но я была напугана… мне было стыдно… я не хотела, чтобы она видела, как я слаба и как легко подчиняюсь ее отцу. И все-таки жаль, что у меня нет малышки… А вот Генри был бы расстроен. Чувство долга велело бы ему опять и как можно скорее сделать меня беременной…

– Ш-ш, милая.

Синие губы Фебы растянулись, и она засмеялась, но каким-то натужным, механическим смехом.

– Хотя нет. Генри не захотел бы видеть меня с животом и пигментными пятнами. Ему нравилось выводить меня в свет, разряженную, точно выставочный пони: атласное платье, лайковые перчатки на бесконечных пуговках, бриллиантовые браслеты, похожие на наручники, и дурацкая семейная тиара, которая того и гляди свалится с головы.

Кейт медленно кивнула, заставив себя без улыбки выслушать столь язвительное мнение о жизни лондонского высшего общества. Сама она редко бывала в свете, но следила за газетными заметками, особенно когда речь в них шла о самой прославленной супружеской паре. Лорд и леди Кларингуорт блистали на многочисленных званых обедах. Кейт прекрасно понимала мужа Фебы, который раздувался от тщеславия, вводя свою молодую, красивую жену в очередную гостиную.

– Он был вдрызг пьян, Кейт. Он пил несколько дней подряд с тех пор, как продулся на бегах. Над ним потешались в клубе, а его любовница строила глазки лорду Блассингему – чем не повод поиздеваться над женой и ребенком? Он взял фаэтон, велел нам сесть и поехал в Гайд-парк. Мне надо было отказаться от этой поездки. Или хотя бы оставить Брайана дома. Но… – ее нижняя губа задрожала, – Брайан так радовался возможности побыть рядом с папой! Он так редко его видел! – Немного помолчав, она продолжила: – Он правил лошадьми как безумный. Хотел, чтобы мы закричали. Но мы с Брайаном были слишком напуганы. Он гнал все быстрее и совсем потерял голову…

Кейт думала, что Феба заплачет, но она продолжала спокойно говорить своим низким контральто:

– Теперь все кончено, Кейт. Он был слабым, избалованным и нахальным типом. А еще он был трусом. Я рада, что он погиб. Сейчас я сяду, а ты причешешь мои спутанные волосы.

На этот раз Кейт позволила себе улыбнуться. Ее порадовал командный тон Фебы. Ей вспомнилось, как двадцать лет назад, восьмилетней девочкой, она вернулась в школу, переболев оспой и чуть не умерев от этой напасти.

Другие девочки тихо сторонились Кейт, напуганные уродливыми оспинами на ее щеках, а несколько школьниц объединились и принялись ее дразнить. Феба надрала уши зачинщице и объявила, что отныне она будет играть и делиться угощениями с одной лишь Кейт.

А так как играть без Фебы было неинтересно – она была выше, быстрее и смелее любого мальчишки, – Кейт вновь обрела свое место в кругу школьных подруг, и Феба навсегда поселилась в ее сердце.

– У тебя такие красивые волосы! – восхитилась Кейт, проводя расческой по густым светло-каштановым локонам подруги. Они были чуть длиннее, чем диктовала мода, и струились по спине Фебы сверкающим водопадом.

Женщина выглядела задумчивой.

– В последнее время они плохо меня слушаются. Возьми, пожалуйста, ножницы из ящика стола. Мы их немножко подстрижем.

– Прямо сейчас?

Кейт выдвинула ящик и взвесила на руке тяжелые ножницы.

– Прямо сейчас, Кейт. Этими ножницами пользовался драпировщик, когда перетягивал ткань на креслах, – объяснила Феба.

Кейт заколебалась. Феба взяла у нее ножницы.

– Не волнуйся, милая. Я не воткну их себе в грудь.

– Конечно, нет. Но дай я тебе помогу.

– В этом нет необходимости.

Феба всего четыре раза щелкнула ножницами, и густые блестящие пряди упали на ковер.

– Так просто, – пробормотала она, – и элегантная светская дама умерла.

Теперь ее волосы стали на дюйм ниже ушей, открыв решительную линию подбородка. Феба озорно улыбнулась. В ее серых глазах плясали золотистые искорки.

Она провела рукой по остриженным волосам.

– Так просто, – повторила Феба. – Упокойся с миром, леди Кларингуорт.

Лондон , три года спустя

Фиц Марстон не принадлежал к числу самых богатых и известных лондонских денди. Его дом, хоть и изящный, был маленьким и компактным, как шкатулка с драгоценностями, а его остроты не расходились по городским салонам и клубам.

Но у Фица было нечто другое: холодный и точный глаз на моду, беспощадный инстинкт аристократа. Если Марстон заявлял, что что-то – будь то наклон шляпки, фраза или новый претендент в избранные лондонские круги – не годится, то так оно и было.

Стройный и элегантный, в темно-синем или черном фраке, узких бежевых брюках и безупречно начищенных сапогах или бальных туфлях, он появлялся на самых роскошных балах и званых обедах.

В своем клубе «Уайтс» на Сент-Джеймс-стрит Фиц сидел на самом удобном месте: у окна, выходящего на улицу. Именно там щеголи упражнялись в остроумии, высмеивая обычных прохожих.