Кристина Скай - Рубин

Баррет бессознательно повернулась, смахнула слезы и натянула на себя бриджи и рубашку, оставленные Пэйдженом. Она услышала возбужденный голос Нигала, которому вторила резкая тирада Пэйджена на незнакомом ей языке. Ее оцепеневшие пальцы с трудом справились с рядом пуговиц на одежде, потом Баррет пригладила волосы и заплела их в толстую золотую косу. Все это она проделала совершенно механически, ее разбегающиеся мысли были заняты последними резкими признаниями Пэйджена.

Убийца... Полукровка... Ублюдок...

Эти слова бились в ее голове, как град маленьких острых камешков. Боль его предательства и боль ее собственной потери не имели смысла перед этим открытием. Было ли все это истиной? Могло ли это быть правдой?

Баррет вытерла слезы и наклонилась, чтобы надеть ботинки, пробуя забыть мучительную сладость, когда он ворвался в ее лоно, осыпая ее негромкими и таинственными словами любви, не отводя губ от ее обнаженной кожи.

Кто он, защитник или предатель, таинственный герой или хладнокровное животное? Мог ли он одновременно быть и тем и другим? Совершенно растерявшись, Баррет побрела к зарослям бамбука на краю поляны, где спокойно стояли Пэйджен и Нигал, ожидая ее появления. Она ни разу даже не взглянула на Пэйджена, пока они шли назад, торопливо спускаясь к лагерю. Позади них угасли последние слабые отблески света, и ночь опустилась на джунгли.

Как только на поляне снова стало тихо, над водопадом зашелестели и раздвинулись листья папоротников.

Густую траву примял черный лакированный ботинок. Холодный взгляд единственного глаза спокойно осмотрел поляну. Второго глаза на лице мужчины не было, вместо него осталась только отвратительно пустая глазница, перечеркнутая неровным красным шрамом, протянувшимся от виска до челюсти.

«Итак, мой дорогой Пэйджен, я наконец-то нашел тебя. Сведение старых счетов обещает быть весьма приятным, особенно теперь, когда я увидел эту новую часть в нашей игре. И медленное, жестокое обладание женщиной у тебя на глазах будет самой лучшей частью моей расплаты».

Инструкции Ракели относительно рубина были совершенно определенными. Найти его, и он мог бы назвать свою цену – любую цену. Относительно женщины Ракели выразился менее ясно, оставляя ее на попечение своего наемника. Лишь бы она была возвращена Ракели живой. Или по крайней мере с какими-то признаками жизни.

Человек в зарослях папоротника улыбнулся, но в его улыбке не было ни признака сердечности – только холодный расчет. А теперь женщина становилась неожиданно ценным призом. Ее тело было весьма привлекательным, особенно теперь, когда местные красавицы уже прискучили ему. Да, это весьма страстная маленькая сучка. И скоро она будет стонать для него, как она недавно стонала для Пэйджена. Только он преподаст ей более изобретательные способы развлечения.

Спрятанный и забытый, древний камень сверкал и переливался, его темно-красная глубина полыхала огнем. Лучи света не попадали на его темные грани, пока рубин лежал в забвении в душной темноте. Но даже теперь, как совершенно настроенный инструмент, он улавливал все звуки и вибрации вокруг, преобразовывая их энергию в искры кроваво-красных глубин. Грани рубина стали не такими яркими, как обычно, они слегка потускнели в этой тюрьме. Но даже в темноте его огромная энергия сохранялась, регистрируя звуки и движения, заключая их в хранилище памяти вместе со всей другой информацией, накапливавшейся веками.

На одной из этих граней виднелись две фигуры, слившиеся в древнем танце любви. На соседней высвечивалась другая сцена, в которой длинные худые пальцы гладили пустую, выстланную атласом шкатулку. Луч света на мгновение вспыхнул в темноте, и пронзительный крик, казалось, вырвался из таинственной глубины драгоценного камня.

Скоро эти образы исчезли, оставив только одну фигуру, танцующую на поверхности рубина. Худой человек, одетый только в холщовую набедренную повязку, смотрел в огонь костра, его глаза были глазами джунглей, и его лицо таило в себе саму ночь. Не отрывая взгляда от огня, он произнес нараспев единственное слово. Немедленно огонь затрещал и выстрелил искрами. Рубин, казалось, тоже ответил ему, зазвенев глубоким, неслышным переливом. Даже когда искры угасли и свет костра стал слабеть, он все еще сидел и смотрел, терпеливый, как паук, ткущий свою смертельную невидимую паутину. Мудрый старик знал, что время бесконечно. Возможно, именно поэтому его лицо превратилось в маску бесконечного терпения, как только он рассмотрел последние решающие шаги, которые ему предстояло пройти ради безопасности его любимого острова.

Виндхэвен. Такой же гордый, как и его название [13]. Большой дом возвышался на гребне покрытых туманом холмов подобно сверкающему драгоценному камню в изумрудном море джунглей. Десятки окон ловили лучи встающего солнца и отбрасывали бледно-лиловые и коралловые блики в долину, над которой господствовало здание. Его блеск ослеплял своей неожиданностью среди пышных лесистых холмов и богатых зеленых чайных полей.

Стертые ноги, искусанные москитами руки, пульсирующая головная боль – все было забыто, как только Баррет в безмолвном удивлении взглянула на этот замечательный дом. Построенный из редкой твердой древесины и розоватого гранита, он отражал явное влияние Древнего Востока, видное в изящно изогнутых арках и узорной решетке на широких верандах, которые опоясывали южный фасад. Несмотря на свою величину, он казался легким и изящным благодаря изобилию окон. Не совсем западный и не совсем восточный, решила Баррет. И именно поэтому он был совершенным воплощением сущности Деверила Пэйджена.

Прошлая ночь доставила ей адские мучения, пока она напряженно лежала в кровати, пытаясь забыть сурового мужчину, спящего – или бодрствующего – у противоположной стороны палатки. Сама она старалась не спать из опасений, что снова будет ходить во сне. Но все ее усилия были напрасны. В самое темное время между заходом луны и восходом солнца она поднялась с кровати и выскользнула наружу в гудящую москитами ночь.

Она узнала об этом только потому, что Пэйджен догнал ее, поднял на руки и отнес назад на кровать. Там она и проснулась окончательно, потрясенная путаницей реальных и вымышленных видений, задыхаясь от странного смешения эротических фантазий, воспоминаний и страстного желания. И Пэйджен присутствовал в каждом из ее кошмаров.