Симона Вилар - Исповедь соперницы

Я торопилась, почти бегом бежала через ночной лес, поскальзываясь на мокрых листьях и еле находя тропинку в тумане. Однако я хорошо знала округу и вскоре увидела проступающие сквозь туман очертания креста. Рядом стоял Утрэд, кормил с ладони мохнатую низкорослую лошадку. Увидев меня, он шагнул навстречу, набросил на мои плечи свой широкий шерстяной плащ.

— Вы пришли. Да благословит вас Пречистая Дева.

— Я промочила ноги, — проворчала я. — Давай говори, что случилось, да только быстро.

— Быстро. Тогда просто скажу: люди аббата из Бэри-Сэнт-Эдмунса напали на деревню. Они жгли, насиловали, убивали.

Я только и смогла выдохнуть:

— Не может быть!..

Тогда он мне все рассказал. Оказалось, что аббат Ансельм отложил выплату положенного оброка только до Рождества. Это казалось абсурдным — где люди могли найти выплату, особенно зимой? Но Ансельм был слишком разгневан, что женщины избили его поверенного, и не желал проявлять снисхождения. Он только заменил натуральный оброк денежной выплатой, зная, что в фэнах люди промышляют рыбой и могут ее продавать. Забыв при этом, что во времена неурожая, все что продается, идет исключительно на пропитание. К тому же, чтобы прокормиться, люди занялись охотой на птиц, а это уже считалось браконьерством, и Ансельму донесли на них.

— Вы не должны были поступать противозаконно, — заметила я.

— А законно ли заставлять людей добывать деньги разбоем?

Я понимала, что он имел в виду. В голодное люди время часто выходят на большую дорогу, а это ли не способ внести оброк деньгами.

— Ты что-то путаешь, Утрэд. Тот кто уплачивает аббату подати, сам находится под его покровительством. И аббат Ансельм не мог быть к вам столь несправедлив. Если бы дела и впрямь обстояли так плохо, он бы не стал обдирать вас, как липку, ведь землевладелец не заинтересован в разорении своих людей. Они основа его богатства.

— Да ну? — хмыкнул Утрэд. — Клянусь Святым Дунстаном, ты попросту ничего не понимаешь, девушка.

Он стал пояснять, что впереди еще два долгих зимних месяца, а люди голодают уже сейчас. В фэнах, конечно, могли прокормиться угрями и рыбой, да и продавать на рынках улов можно попробовать, но нехватка зерновых привела к дороговизне и на рыбу, поэтому ее могут покупать лишь те, кто побогаче. Кроме того, желудки, привыкшие к хорошему ломтю хлеба, никак не могли удовлетвориться одними продуктами с болот. Люди голодают и болеют, а старики и дети стали умирать уже сейчас. Что же ожидает, когда настанут еще более голодные времена? Конечно в фэнах основное богатство шерсть с овец, но при нынешней дороговизне, учитывая фиксируемый правительством тариф на цены, прибыли от продажи совсем нет.

В темноте я еле различала лицо Утрэда. Он говорил глухо и печально, но вот в его голосе послышались рычащие интонации. Он поведал, как управляющий аббата в моих землях, некий Уло, сделал вид, что отложит выплату, если ему отдадут Эйвоту. Эйвота была сестрой Утрэда и слыла первой красоткой в фэнленде. Прошлой весной она вышла замуж за моего пасечника Хродерава, но это не помешало Уло заглядываться на нее. И он нашел способ как заполучить красавицу, забыв при этом, что Эйвота свободная женщина и жена йомена. Поэтому требование Уло сочли неслыханным и никак на него не отреагировали. Тогда управляющий решил забрать Эйвоту силой, и напал со своими людьми на возвращающихся из церкви женщин. И хотя сама Эйвота смогла вырваться и убежать, но другие не успели. Они попали в руки людей Уло, а те, распаленные вседозволенностью, набросились на них, издевались, насиловали. Среди женщин была и совсем молоденькая девушка Ида, к которой, как я знала, собирался посвататься Утрэд. После издевательств она сильно захворала и умерла. Все это было две недели назад. Тогда люди из фэнов отомстили, поймав и жестоко избив Уло. Но этот аббатский управитель скоро оправился, навел своих воинов на деревню и ее почти уничтожили.

— И вот мы решили обратиться к вам, миледи. Ибо если вы не добьетесь от Ансельма справедливости… Люди ведь еще не забыли мятежа вашего деда, не забыли, что могут постоять за себя.

Больше он ничего не сказал, но и так было ясно. Это мятеж, кровь, война. И я вдруг пожалела, что пришла сюда. Лучше бы мне было ничего не ведать, отсидеться в сторонке. Но нет, я внучка Хэрварда, а это ко многому обязывает.

— Где сейчас все? — спросила я.

Оказалось, что большинство ушли в фэны. Но несколько человек укрылись в башне Хэрварда — Тауэр-Вейк, как называли ее в округе. Там и мой рив [26]Цедрик, еще несколько человек и Эйвота с мужем. Хродерава ранили и его нельзя было нести в болота.

— Мне бы вернуться, взять мази из лазарета, — как-то жалобно начала я. Подумала, вот сейчас я уйду и пусть они разбираются, не втягивая в это меня.

Утрэд это понял. Молчал, возвышаясь во мраке надо мной.

— Вы всего лишь девочка, миледи. Наверное и впрямь не стоило мне приезжать. Лучше уж было обратиться к герефе Эдгару, но он сейчас уехал на каменоломни в Нортгемптоншир и вернется не ранее Рождества. Только… Никто не знает, что случится за это время.

В его голосе была печаль, а мне даже стало стыдно. Чтож, постараюсь как-то разобраться во всем. И я сказала Утрэду, что нам надо поспешить, чтобы я успела в монастырь к рассвету.

Утрэд сразу воодушевился.

— Конечно, миледи, мы успеем. Не зря я одолжил пони у отца Мартина. Наш священник хоть и божий человек, но и его возмутило преступление Уло.

И солдат помог мне взобраться в седло.

За час мы с Утрэдом проделали около семи миль.

Неутомимый сакс все это время бежал, держась за повод лошади, да еще и подшучивал, как я. словно куль с мукой, подпрыгиваю в седле. Мол, так недолго и спину ободрать лохматой лошаденке священника, а отец Мартин за такое может и по уху свистнуть. Ну и юмор же был у этого сакса. И тем не менее, я даже порой улыбалась его грубым шуткам.

Наконец впереди замаячил силуэт церкви Святого Дунстана — длинное бревенчатое строение и почерневшей тростниковой крышей, похожей на меховую шапку. Над ней возвышалась башенка колокольни, столь древняя и ветхая, что на нее было опасно подниматься. Со всей округи из фэнов сюда сходились по запутанным тропам жители болот. Были они дики, немногословны и себе на уме, так что сколько бы отец Мартин не бился, не мог собрать с них пожертвования на ремонт церкви.

Когда мы подъехали, священник сразу поспешил нам навстречу. В руке он держал зажженный факел.

— Этот разбойник все же уговорил тебя, Гита, вмешаться?

Говоря это он поцеловал меня в лоб и благословил двумя перстами. Отец Мартин давно нес здесь службу, я помнила его еще когда была ребенком, видела, что он почти не изменился за эти годы. Такой же рослый, крепкий, в темной одежде на которую спадала его длинная соломенного цвета борода.