Симона Вилар - Королева в придачу

«Еще один сынок», – сердито думала леди Гилфорд, присутствовавшая здесь же и так испепелявшая нахала взглядом.

– Вы поступаете вполне разумно, – кивал головой Джон Пейкок, – однако вы можете извлечь из этого куда большую выгоду, если прибегнете к огораживанию.

– К огораживанию? Но ведь это ведет к обнищанию крестьян, толкает их на бродяжничество.

– Это если поступить неразумно – просто согнать людей с земли и пустить туда овец. Вы ведь разумная девушка, ваше высочество, и понимаете, что в наше время ничто так не ведет к обогащению, как торговля шерстью. Я же намерен устроить в здешних краях несколько шерстяных мануфактур, а для этого мне нужны такие вот влажные серые земли для выпаса и разведения овец, и люди, которым бы я мог дать работу на мануфактурах. Если вы дадите мне ваши земли в аренду, я устрою и то, и другое. Согласитесь, пока ваши крестьяне еле сводят концы с концами и с трудом могут платить оброк. Я же дам им работу, они не будут в накладе. А я со своей стороны хоть сейчас готов выложить вам щедрый задаток.

Деньги! Как раз то, в чем они так нуждаются! Леди Гилфорд не была бы уверена, что её глаза не засветились, как у кошки. Почему же её госпожа не соглашается, почему просто обещает подумать?

Позже Мэри ей все пояснила. Оказывается, она была просто уверена, что со дня на день за ней пришлют из Лондона. Ведь уже подошел срок Катерине рожать, а значит, вина Мэри отошла в прошлое.

А вести до Суффолка доходят опозданием. И весть, что у её брата родился сын, они получили только через две недели после случившегося. И то, не от королевского гонца, а от Боба, сына того Джона Пейкока, который последнее время зачастил к принцессе. И если Мэри до этого изрядно кокетничала с красивым юношей, то тогда тотчас услала его.

– Моя Мег, – сказала она леди Гилфорд. – Наша ссылка окончена. Неси пергамент, чернила и перья. Я буду писать королю!

Позже леди Гилфорд винила себя, ибо считала, что в том, что случилось, была и её вина. Она ведь вместе с принцессой сочиняла послание и именно по её совету Мэри не писала, с чем поздравляет брата и его жену. Она ведь просто хотела, чтобы в письме не было и отголоска на прошедшие ранее события. А так Мэри написала, что «душа её исполнилась торжества», что «теперь она надеется, что король и его богоданная супруга получили то, что заслужили».

Письмо было отправлено. А ответ они получили лишь через месяц. И какой ответ! Он поверг обоих в шок. Генрих был в гневе. Писал, что и знать не желает теперь свою сестру, он обвинял её в жестокосердии и злонравии, и сообщал, что она должна благодарить своего короля, что он оставляет её в покое с прежним содержанием, а не упек в какую-нибудь ещё более глухую дыру.

Оказалось, что маленький принц, в честь рождения которого были даны столь потрясающие празднества, умер через две недели, и письмо от Мэри пришло, когда король был в трауре и находился в глубочайшем отчаянии.

– Вы должны ехать в Лондон, – не выдержала Гилфорд. – Это все дикое недоразумение. Вы должны пасть ему в ноги и все объяснить.

Мэри молчала, но какой-то лихорадочный блеск в её глазах не понравился гувернантке. А потом девушка вскинула голову, выпрямилась с таким видом, словно сбрасывая гору с плеч.

– Пасть в ноги? Ни за что! Я его сестра, а он даже не пожелал ни в чем разобраться, не захотел понять. Это он, который обрек принцессу крови на нищенское существование. И мне пасть ему в ноги?

– Милочка моя, он – это король Англии.

– И мой брат. Довольно, Мег. Обойдусь и без его прощения. К тому же у меня здесь столько дел, столько задумок.

И она велела оседлать пони, сказав, что едет к Джону Пейкоку. Сделка с промышленником действительно оказалась делом выгодным. Мэри настояла, чтобы никто из окрестных жителей не оказался выброшенным на улицу, и вскоре бывшие крестьяне приступили к работе на шерстяных мануфактурах. А позже она заключила с Пейкоком новый союз: Мэри согласилась приложить свой перстень-печатку на документы, по которым Пейкок от имени английской принцессы Мэри Тюдор стал вести торговлю шерстью с Нидерландами. Леди Гилфорд поначалу опасалась подобного самоуправства, но все было тихо. То ли король и в самом деле не интересовался сестрой, то ли не смел запретить ей иметь отношения со страной, которой правила тетка жениха Мэри (его брак с француженкой так и не состоялся, они все ещё считались в Европе женихом и невестой), то ли у Генриха были другие дела. Так или иначе, а в Хогли завелись деньги, принцесса смогла привести в приличное состояние замок, обновить обстановку, а также и свой гардероб; начала наконец принимать гостей. Она стала в этом краю полноправной хозяйкой, но леди Гилфорд понимала, что принцесса все более выходит из-под её власти. В ней появилась какая-то особая уверенность в себе, какой не было и в её бытность при дворе, на щеках играл румянец, и кто бы мог подумать, что это та болезненная девочка, над которой так дрожали её родители. И, кроме того, она стала очень красивой.

Время шло. Жизнь в Суффолке и в самом деле была тихой заводью, но вести о событиях в стране доходили и сюда. Так они узнали, что королева вновь была беременна, но всякий раз дело оканчивалось выкидышами.

– Люди говорят, что не стоило Генриху жениться на вдове брата, – говорила леди Гилфорд принцессе.

Та никак не реагировала на её слова. Казалось, события при дворе её не беспокоили. И все же когда пришла весть, что король собирается на войну, она оживилась.

– Он будет воевать с французами. Давно пора. Франция – наш извечный враг. И Генрих готовится вместе со своим тестем Филиппом Арагонским и императором Максимилианом Австрийским пощипать перья французскому петуху.

Король отбыл с огромным войском, а Катерина Арагонская была удостоена высшего доверия своего супруга, будучи названа регентшей на время его пребывания во Франции. Ещё никогда женщина в Англии не пользовалась подобной властью.

– Подумать только, – говорила Мэри, – а ведь я помню её униженной, в простом платье со штопаным подолом.

Мэри говорила это беззлобно. С тех пор, как у неё появились деньги – свои деньги, – она позволяла себе жить, если не роскошно, то вполне сносно. Она не держала зла на Генриха и Катерину, однако, когда именно после отбытия Генриха из Англии, она стала получать послания от королевы, то бросала их в камин, не читая.

– Я – отрезанный ломоть. Я сельская госпожа, а не принцесса, – говорила она оторопевшей леди Гилфорд. – И пока мой жених не созреет и не пришлет за мной, не хочу иметь ни с Катериной, ни с Хэлом ничего общего.

Но, видимо, она все же чувствовала себя английской принцессой и, когда стали приходить тревожные вести, она не на шутку заволновалась. Воспользовавшись тем, что король с армией на континенте, с севера вторглись шотландцы. Король Яков IV, несмотря на мирный договор с Англией и на мольбы сестры Генриха VIII Маргарет начал войну.