Симона Вилар - Королева в придачу

Зрители возбужденно шумели, некоторым дамам стало дурно. Дрожащая, бледная Клодия цеплялась за руку мужа, прося прекратить это, но Франциск даже не взглянул на неё. Он не сводил глаз с королевы.

Мэри в первый миг тоже испугалась, но потом зрелище захватило её, даже возбудило. Глаза её вспыхнули, она вцепилась в перила, не в силах оторвать глаз от этой жестокой, невольно волновавшей кровь картины. Её вдруг охватил азарт, почти страсть. Было и страшно, и отвратительно одновременно, но она дрожала отнюдь не от страха.

Дивно, что, находясь в таком состоянии, она все же ощутила горящий взгляд Франциска. Герцог был серьезен, почти неподвижен среди вопящей азартной толпы. Он стоял, не сводя с неё глаз, а она – с него. Это было, как сон: страшно, волнующе, но невозможно очнуться. А потом герцог послал ей воздушный поцелуй. Но как он это сделал!.. Медленно, страстно, словно вложив в него весь свой затаенный пыл. Мэри даже почудилось, что она кожей ощутила его медлительную, обжигающую ласку. Часто задышав, она отвернулась. Она была отвратительна сама себе, и боялась этого иссушающего жара в груди, какой раньше испытывала только в объятиях Брэндона... «Ты будешь дурой, если увлечешься им, – напомнила она сама себе. – Он заинтересован в твоем падении, он повеса, не пропускающий ни одной юбки».

– Франсуа! – услышала она громкий голос Луизы, от которой не укрылся страстный обмен взглядами сына и королевы, – Франсуа, вашей жене плохо. Надо это прекратить.

– Пусть о Клодии позаботятся её женщины, – довольно сухо ответил герцог.

Несчастная Клодия уловила раздражение в его голосе и, мягко отказавшись от помощи своих дам, осталась подле супруга до конца травли. Хотя, может, и она подсознательно чувствовала, что не стоит оставлять его подле слишком красивой мачехи.

Но Франциск так и не уделил жене внимание, хотя и опасался более так откровенно смотреть на королеву. Он был очарован, можно даже сказать, сражен наповал. К нежности, которую он сразу ощутил к Марии, встретив её мокрой и измученной в Булони, к интересу, который она разбудила в нем во время их бесед, к восхищению, которое вызвала в нем её роскошная красота и даже к ревности, которую он начал испытывать, видя её с августейшим тестем, теперь примешалось нечто новое – страсть. Франциск разглядел её пламя, её потаенный огонь, и безумно захотел коснуться этой девушки. Его символом, как и символом его отца, была саламандра – животное легкое и не боящееся огня, и он готов был рискнуть.

Несмотря на то, что травля проводилась в дальнем крыле дворца, шум от неё все же разбудил Людовика и, когда двор возвратился, он вышел к своей юной жене уже бодрым. Король учтиво поблагодарил Франциска, что тот не дал скучать его супруге. По сути, герцог Ангулем при дворе исполнял те же обязанности, что и Брэндон в Англии, – устраивал церемонии и развлекал. И, хотя Франциск был первым принцем крови, а Брэндон поднялся из низов, и тот и другой являлись ярчайшими фигурами при дворе, если не учитывать, что во Франции Франциск полностью затмевал старого больного короля.

Однако в этот вечер герцог Ангулемский все же должен был уступить пальму первенства августейшему жениху. И когда на балу заиграла музыка, начались танцы, именно Людовик повел королеву в первой паре церемонной паваны, чем изрядно удивил двор, ибо король не танцевал уже много лет. Он был немолод, да и его прежняя королева Анна слыла женщиной строго нрава и балы не любила, но теперь во Франции была новая правительница – семнадцатилетняя резвая девушка, явно получавшая удовольствие от веселья и блеска. Ее жизнерадостность благотворно влияла на короля и, желая доставить ей удовольствие, Людовик после па-ванны даже начал отплясывать живую, требовавшую прыжков и пируэтов, гальярду. Правда, к концу танца король совсем выдохся, ноги его стали заплетаться, он побагровел и расстегнул стягивавшую ворот брошь. Его величество даже не смог поклониться своей партнерше, но Мэри была доброй девушкой и, несмотря на всю свою неприязнь к Людовику, поспешила поддержать его. Граф де Тремуйль помог ей, и они вместе отвели его к трону на возвышение, где Мэри села подле него. Видя, что в зале произошло замешательство, королева сделала знак продолжать танцы.

Луиза, наблюдая эту сцену со стороны, сказала довольно громко:

– Эта английская кобылка завезет нашего доброго короля прямиком либо в ад, либо в рай.

Она не боялась, что её слова получат огласку. При дворе находилось немало таких, кто считался противником франко-английского союза и желал видеть на троне не потомство иноземки, а своего блестящего земляка Франциска Ангулемского. Но были и те, кто оставался верен Людовику, среди числа которых находился и Лонгвиль, который весьма возвысился благодаря заключенному им брачному союзу.

– Мадам, вы несправедливы, – заметил он Луизе. – Мария Английская достаточно хороша и соблазнительна, чтобы взбодрить старую кровь короля в деле посадки его генеалогического древа.

Пока члены соперничающих партий обменивались подобными колкостями, бал был в разгаре. Прервался он лишь на некоторое время, когда небо расцветилось праздничным фейерверком, а затем вновь начались танцы, шарады и игры.

Мэри вскоре устала сидеть подле супруга и принимать почести. К тому же находиться подле Людовика означало все время помнить, что теперь она его жена, а значит, этой ночью... Она панически боялась приближающейся ночи и того момента, когда отдаст в его власть свое молодое девичье тело, стараясь не думать о том, что её ждет. Ведь вокруг царило такое веселье!.. Что? Она поворачивалась к супругу и видела его морщинистое лицо, набрякшие вены на руках, когда-то красивых, но сейчас искореженных временем; порой, когда он склонялся к ней, чувствовала его неприятный запах изо рта. Он старался вести себя учтиво, и Мэри усердно отвечала на его вопросы, снова и снова заставляя себя улыбаться. Она догадывалась, о чем он думает, окидывая её долгим, оценивающим взглядом, и даже терялась, когда неожиданно замечала в его выцветших глазах понимание и грусть. Стушевавшись, она отворачивалась в сторону веселящихся гостей. О, как ей хотелось танцевать! И она не сводила глаз с пестрой, кружившейся перед ней толпы. Большинство её фрейлин тоже веселились там: она видела, как Франциск пригласил красивую Мэри Болейн, Бониве кружил изящную Нанетту Дакр, а Лонгвиль увлекал в танец Джейн. Даже юная Анна Болейн с удивительной грацией и мастерством выделывала сложные па с угрюмым Гриньо.

Людовик заметил тоску в глазах королевы:

– Ангел мой, Мари, я думаю, не будет греха в том, если королева Франции уделит внимание своим подданным и порадует наши взоры дивной грацией. Мсье Бурбон! – обратился он к стоявшему неподалёку графу, – Королева желает танцевать.