Александр Жарден - Франсуаза Фанфан

Образ Фанфан преследовал меня, как навязчивый мотив, и какое-то время я горел в лихорадке подобно тому, для кого первый поцелуй решает все. Все фибры моей души расслаблялись, чтобы впустить в нее чувство ожидания, которое я пестовал.

Я надеялся не на нежную любовь и скромные знаки взаимности, а на толчки крови, которые позволяют забыть о прозе будней, разгоняют скуку и заставляют жить полной жизнью; и впервые у меня возникло ощущение, что страсть никогда уже не покинет меня.

Мало-помалу мое разумное равновесие стало давать трещины.

Хоть Фанфан и оставалась в фокусе моих мыслей, я продолжал делить ложе с Лорой. И вскоре мне стало трудно сохранять свои позиции: все мое существо плохо переносило тайные волнения – то и дело меня пробирал озноб от уверенности, что я на ложном пути. Из-за странного поворота мыслей я стал воображать тысячу опасностей, поджидающих нас с Лорой, как будто подобные планы могли возместить неодолимую склонность к Фанфан. Я обставлял наше будущее, чтобы убедить себя, что так оно и будет, еще больше укреплял свои тайные устремления, которые считал ложными.

Стало быть, я воспламенил свои чувства и очень скоро уже не мог справиться с пожаром. Я был оглушен неодолимым дурманящим желанием и дни напролет смаковал воображаемые сладострастные сцены. Меня охватила постоянная истома, я рисовал себе, как ночами беседую с Фанфан и открываю ей Александра, о котором Лора понятия не имела. Мое страстное стремление к вечно откладываемому наслаждению уничтожало меня.

Постепенно я полностью растерял здравый смысл. Забывал о еде и сне, перестал даже притворяться, будто меня интересует повседневная реальность. Терял ключи, дважды вышел из кафе, не заплатив по счету. Если я не забывал начисто о какой-нибудь встрече, то опаздывал настолько, что сам этому удивлялся. Учеба мало-помалу отошла куда-то далеко-далеко. Я посещал кое-какие лекции в Политической школе только затем, чтобы уйти в себя и без помех наслаждаться мечтами, в которых я наконец жил с Фанфан бездумно, полностью освободившись от своего детства. Моя всепожирающая страсть разрушала мои слабые попытки прислушаться к тому, что говорил тот или иной профессор. От рассудительного, пунктуального и прилежного студента, каким я был раньше, осталось одно воспоминание. Иногда я спрашивал себя, как это я смог за такое короткое время стать совсем другим.

Лора обеспокоилась моим состоянием и послала меня к врачу, который осмотрел мое тело и из корысти нашел в нем какую-то болезнь. Лора успокоилась и ждала, когда назначенное мне лечение принесет свои плоды.

Я не мог ни любить Фанфан, ни говорить о ней. Открыться кому-нибудь из друзей было бы куда как тягостно. Кто-то узнал бы, что я неверен Лоре, пусть в мыслях, и у него сложился бы такой мой образ, от которого я изо всех сил старался избавиться.

И тут я начал уже сомневаться в обоснованности принятого мною решения. Почему бы мне не позволить себе заключить Фанфан в объятия? Невозможно все время гнуться под бременем навалившихся на меня чувств, испаряющихся в пустоту. Но какой бы острой ни была моя тоска по наслаждению, именно этой остротой я и упивался и потому не мог прервать затянувшуюся прелюдию.

Литература, театр и кино учили меня, что, если влюбленные и испытывают какое-то опьянение после первого поцелуя, оно – лишь бледная тень того восторга, какой они испытывали в предвкушении любви. Препятствия в жизни, которые придумывают драматурги и сценаристы, служат лишь для затемнения горькой истины: страсть испускает дух, когда умирает надежда. Значит, предстоящие мне мучения оправданы теми, которые я уже пережил. Пока что я был не согласен с тем, что страдал напрасно.

Лучше все-таки стараться сдерживать волнения и необузданные желания. Я хотел не то чтобы стать равнодушным к Фанфан, а просто отделаться от излишка душившего меня вожделения. С этой целью я надумал записывать в тетрадь свои сладострастные мечты, которые теснились в моем мозгу, а также воображаемые сцены из обыденной жизни, которую мы с Фанфан будем вести вместе. Потом решил испытать умиротворяющие свойства мастурбации, чтобы усыплять воспаленные от бесконечного откладывания чувства. Эти попытки потерпели провал. После кратковременного успокоения мое нутро требовало своего. Мне не хватало устремленного на меня взгляда Фанфан.

Другого способа умерить силу моих чувственных порывов я не видел, как вдруг однажды, когда я забрел на лекцию в Политической школе, мое внимание привлек лектор. И я стал с интересом слушать:

– …Павлов открыл условные рефлексы, которые полезны в рекламе, ставя опыты на собаках. Он заметил, что, если давать пищу собаке и в это время звонить в колокольчик и повторять это много раз, собака привыкает, и тогда достаточно позвонить, чтобы у нее началось выделение слюны. Для активизации слюнных желез пища уже не требуется.

Пораженный этим открытием, я решил выработать условный рефлекс у самого себя; однако в отличие от намерения Павлова мое заключалось в том, чтобы не пускать слюну, когда мне виделся очаровательный профиль Фанфан. Значит, мне надо было заменить звонок каким-нибудь неприятным ощущением.

Таковы были безумные идеи, порождаемые необходимостью избегать невыносимых приступов желания.

Вернувшись домой, я спустился в подвал и поставил на козлы велосипед моей матери. Отсоединил провода от динамо-машины и концы их засунул себе под ногти; затем вызвал лучезарный образ Фанфан и, нажав на педаль, встряхнул себя током. (Подвергать свои пальцы удару тока из сети показалось мне излишним.) Повторил этот опыт десяток раз, взвизгивая при ударе тока; и тут вдруг дверь подвала открылась. Явился привратник и остолбенел на пороге. Его встревожили мои взвизгивания.

– Что ты делаешь, мсье Крузо? – спросил он с акцентом, от которого веяло ароматами Алжира.

В смущении я вытащил провода из-под ногтей и пояснил, что очень трудно чинить велосипед. Но он все равно посмотрел на меня косо.

Так я и не узнал, может ли условный рефлекс служить эффективным средством от укусов страсти; но, во всяком случае, мои желания были такими сильными, что их не мог утихомирить даже сам Павлов.

Фанфан по-прежнему держала меня в плену.

Иногда я говорил себе: «Почему бы не пойти на короткую тайную любовную встречу с Фанфан?»

Разве не так большинство мужей удовлетворяют свои желания? Такие эпизоды не разрушают семью. Мужчины заключают сделку со своей страстью и вносят в свою жизнь немало удовольствия, пока их не застигла старость.

Хотел бы я обладать таким легкомыслием.

Но удел любовника напомнил бы мне о жизни в Вердело и пробудил бы прежние тревоги. Одна лишь мысль об отступлении от установленных мною самим правил вызывала у меня адские муки.