Людмила Дюбург - Эспер

« Мой дорогой Александр, отвечаю на твое любезное письмо, которое получил сегодня в полдень. Вижу, что ты верен нашей традиции, думаешь обо мне. Я тоже ничего не забыл, вспоминаю время, которое мы провели вместе. Ведь для тебя тоже скоро наступит час, когда ты должен будешь покинуть дом, в котором родился. Оставить то, что было для тебя таким дорогим, и в течение нескольких лет быть среди людей жестоких, порой грубых, которых невозможно понять. Но, очень верю, это не продлится долго, что и должно успокоить.

Однажды мы встретимся, чтобы прожить нашу прерванную жизнь счастливо, тихо. Пользуюсь случаем, чтобы сказать тебе пару слов сегодня, так как в пятницу, завтра, у нас будет пеший поход. Мы уйдем в час ночи, чтобы вернуться только вечером в восемь часов. Как нам достанутся эти километры, особенно тем, кто не имеет привычки ходить пешком? У меня определенно будут болеть ноги. В ожидании твоих новостей, мой дорогой, Александр, шлю наилучшие пожелания. Тебе и твоим родителям. Жиль ».

В это же время была написана открытка жене, мадам Эвелин Матте, также по какой-то причине не отправленная. Может, Жиль чего-то ждал, может, хотел еще что-то дописать, а может, и просто из-за суеверия решил не торопиться. Типичная любовная открытка с изображением влюбленной пары. Женщина полулежала на волчьей шкуре спиной к сидящему рядом мужчине, слегка повернув голову в его сторону. Правой рукой он нежно сжимал лодыжку дамы, левой – обнимал любимую, притягивая к себе, намереваясь слиться в долгом поцелуе. Рядом с названием открытки «Мое счастье» Жиль приписал неровно, мелкими буквами: «…это прижать тебя надолго к моему сердцу и соединить наши губы на всю жизнь». Будто хотел, чтобы никто, кроме нее, не прочел, что же такое было для него счастье.

« Моя маленькая дорогая Лин! – нежно обращался Жиль к жене одним им знакомым словом. – Отправил тебе открытку вчера, думаю, ты обрадуешься. Тем более что в ней кое-что есть! Ты найдешь и скажешь мне. Я получил от тебя письмо сегодня, 25-го, оно запоздало, уже старое, но ты всё равно пиши каждый день.

Не жди меня скоро, любимая… Завтра после обеда мы свободны, у меня будет время, подумаю о тебе и напишу снова. Как дочки? Крошка Люлю, мама? Будьте осторожны в холода! Потому что весна не спешит, все еще прохладно. Ну а я ночью зарываюсь в солому! Моя Лин… Когда же мы будем вместе, как на этой открытке. Ты, как и я, знаю, так бы того хотела. Но это будет… Если бы только дали увольнительную поскорее. А в общем, все хорошо. Буду заканчивать, любимая, маленькая девочка. Мои губы соединяются с твоими, целую тебя нежно, моя дорогая. Тысячу поцелуев шлю моим малышкам и маме. Привет месье Лемаи, поблагодари за отправленную бутылку вина. Оно было замечательным. Люблю тебя ».

По эмоциям и смыслу письмо напоминало то, что он когда-то случайно прочитал от жены Бернара. Здесь – тот же кусочек страсти, только от мужа – жене. Эспер привык ко многому: трупам, уродливости смерти и человеческих тел, чужой боли, постепенно становясь безучастным, воспринимая виденное как нечто логичное, неизбежное. Но, вспомнив лицо покойника, застывшие на нем злость и отчаяние, едва сдержался, чтобы не застонать. Было невозможно представить себе Жиля в жаркой любовной сцене с «маленькой Лин». Синие губы, полуоткрытый рот, заострившиеся скулы, слипшиеся на лбу волосы, мужская плоть, съежившаяся от стыда и бессилия, омерзительный запах рвоты дисгармонировали с нежностью и чувственностью послания, вызывая одновременно жалость, удивление и даже отвращение.

И наконец, третья открытка, написанная детским почерком, была отправлена первого января 1917 года из Безансона: « Мой дорогой папа, шлю тебе наилучшие пожелания. Желаю счастливого Нового года и прошу бога закончить войну быстрее, чтобы тебя увидеть. Маленькая Мари-Луиз, наша малютка Люлю, очень мила, спокойна, тоже шлет пожелания и просит Иисуса за тебя. Твои маленькие дочки: Сильви и Мари-Луиз ».

«Однажды мы встретимся, чтобы прожить нашу прерванную жизнь счастливо, тихо», – перечитал Эспер слова, обращенные к неведомому Александру.

Прожить жизнь счастливо и тихо еще не удавалось ни одному поколению.

Они приехали в Париж чуть раньше наступления сумерек. Город готовился к ночи. Ничто или почти ничто не напоминало о войне. По Сене курсировали прогулочные пароходы, по улицам спешили извозчики, рестораны открывались для вечернего ужина. Погода стояла чуть прохладная, парижане были одеты тепло, хотя уже и не по-зимнему, в неизменных шляпах и шляпках. Въехав на Елисейские поля, Этьен остановился, предложив Николаю и Эсперу выйти подышать.

– Ух ты! Париж! Наконец-то! Митька рассказывал! Он же тут на параде в прошлом году прошелся [35] 14 июля 1916 года отдельные подразделения русских бригад приняли участие в параде, традиционно проводимом в день национального праздника – Дня Бастилии. . – Николай, выпрыгнув из машины, огляделся, впившись единственным глазом в Триумфальную арку. – Ух ты! Батюшки мои, вот это красота!

Прохожие, видя мужчин в военной форме, а одного – с перебинтованным лицом, останавливались. Проходившая мимо дама, посмотрев на Николая, вздохнула:

– Le pauvre [36] Le pauvre (фр.) – бедный. …

Тот весело заметил:

– Не бойся, мамаша. Лечиться еду. Глаз, понимаешь, глаз, – он ткнул пальцем в забинтованный глаз, добавив по-французски: «Лой!» [37] Лой – от фр. l'oeil – глаз. Лечить будут «лой», а потом я еще к тебе сватов зашлю. Дочка есть?

– Надо говорить: мадам, – Эспер, переведя, засмеялся, женщина улыбнулась, а потом обняла Николая, погладила его светлые волосы, дотронувшись осторожно до марлевой повязки:

– Tout ira bien! – успокоила знакомой уже фразой.

Николай, засмущавшись, сказал «мерси», добавив:

– Мадам! Мерси, мадам!

– On y va. Поехали! – привычно скомандовал Этьен, и путники сели в машину. До госпиталя оставались считаные метры.

Друзья еще ранее договорились, что все формальности по устройству Николая возьмет на себя Эспер. Это было понятно – Этьену хотелось хотя бы лишний час провести с женой, а Эспера никто не ждал. Его близкие по-прежнему оставались в Петрограде, письма приходили редко. Прасковья Ивановна щедро делилась новостями о том, как живут знакомые, дальние родственники, но скупо писала о себе, сестре, Георгии, давая понять, что все меняется и, скорее всего, будет меняться. Одной лишь фразой обмолвилась, что у сестры завязался роман с неким молодым коммерсантом, но маман ему не верит, говорит, какой-то «скользкий». Уверяла: все живы-здоровы, правда, отец жалуется на боли внизу живота, справа, а у нее появилась одышка. Все расскажет потом. Когда же наступит это «потом»… У Этьена есть и «сейчас», и «потом». Напарника встретит жена, впереди у них целых две ночи вместе. Сейчас. И, может, потом. А Эспера опять ждут холод и одиночество пустого дома в Мезон-Лаффит.