Вера Копейко - Золотой песок для любимого

Когда солнце ударило по глазам, Шурочка подняла веки и тут же опустила их, вздрогнув. Прямо на нее из банок смотрели заспиртованные уроды. Таких она видела в кунсткамере.

– Оленьи, – услышала она тихий голос из угла. – Не бойся, не человеческие.

Шурочка замерла, сердце колотилось так часто и громко, что могло бы сравниться с барабанщиком, отбивающим ритм на барабане, обтянутом буйволовой кожей. Она узнала голос женщины из ночи. Шурочка перевела взгляд на стену – пучки трав, оленьи рога, колокольчики, курительные палочки…

Мун-Со подошла к низкому столу возле маленького оконца, позвенела склянками.

– Сейчас я дам тебе питье. – Она уже стояла над Шурочкой. – На, – подала она кружку с темным напитком.

Шурочка приподнялась и выпила. Вкус травянистый, но приятный. Напиток не обжигал, не будоражил, не навевал сон. Но… ей казалось, наконец она остается сама с собой. Уходит все, что будоражило сердце.

– Тебе хорошо, правда? – спросила ее женщина.

– Да… – Шурочка откашлялась. – Спасибо вам, мне хорошо. Но я должна спешить. – Она резко дернулась и села.

– У тебя хороший голос, – похвалила Мун-Со.

– Разве важно, какой голос, если ты не певица? – спросила Шурочка, чувствуя прилив сил. Она поискала глазами свои сапоги. Неужели эта женщина нашла то, что спрятано в каблуках?

Сапоги стояли возле кровати, но каблуки не казались раскрытыми. Она улыбнулась. Какое правильное решение нашли они с Варей.

– По голосу я узнаю о человеке много. А главное – нравится он мне или нет, – сказала Мун-Со.

Шурочка засмеялась:

– Вы не знали, понравлюсь я вам или нет, но спасли меня. – Шурочка попробовала улыбнуться. Но губы не растягивались. – Ой!

– Ты поранила губу, я смазала ее медвежьей желчью. Она очищает и затягивает даже гнойные раны. Все хорошо, не волнуйся за свою красоту.

– Вы живете здесь всегда?

– Да. Здесь много растений, животных, камней. Из них получаются лекарства для жизни. Мне здесь все помогают – медведи, олени, барсуки, выдры, пауки, змеи, жуки… Возьми-ка, это молозиво. Оно оленье.

– Что это? – Шурочка слегка отстранилась.

– Молозиво – это молоко. Оленухи дают его после отела и перед ним. Оно жирное и полезное. Ты быстро оживешь.

– Я, кажется, и так оживаю. С вашей помощью.

Шурочка вдруг почувствовала себя так спокойно, будто оказалась дома у дядюшки. Она вздохнула, огляделась и сказала, испытывая прилив сил:

– Если вы знаете здесь все вокруг, то скажете, где сейчас геологическая партия.

– Скажу, – ответила женщина. – И покажу. Ты ищешь кого-то? – спросила она.

– Да. Моего жениха.

– Жениха? Но почему ты гонишься за ним? Если мужчина уходит от тебя все дальше и дальше – отпусти. Пойманный, он тебе не нужен. Он лишен сил. – Она пожала плечами.

– Он не убегает от меня. Он уехал ради меня. Понимаете?

– Нет, – сказала она. – Ты расскажи мне… Вечером.

Шурочка кивнула. Она всегда держалась свободно с незнакомцами. Но с этой женщиной она чувствовала себя так, словно знала ее сто лет.

Хозяйка дала ей переодеться, тоже в мужское платье, в таком она ходила сама. Ее высокие сапоги похвалила – они из толстой кожи, поэтому можно не опасаться змей.

В углу на отдельной полке Шурочка заметила какие-то кости и усы.

– Что это? – Шурочка совсем осмелела.

– Амулеты, – объяснила хозяйка. – Вибриссы, когти, кости передних лап рыси. Если мужчина носит на себе вибрисс – волос из уса, то он получает власть над женщиной.

– А… чтобы над мужчиной?

– Носи при себе высушенный рысий глаз. Увидишь всех недругов и врагов. А если охранишь от них своего мужчину, то он твой.

– Как мне… заполучить его? Глаз?

– Это тебе будет кое-чего стоить, – засмеялась женщина.

– Чего же?

– Я люблю, когда мне рассказывают. Если услышу такое, чего никогда не слышала, ты получишь.

Шурочка засмеялась.

– Когда вы узнаете, что я придумала, вы отдадите мне сразу два глаза.

– Я уже отдаю тебе один, – засмеялась хозяйка. – Никогда не слышала такую самоуверенную девицу. Но если ты обещаешь удивить меня еще больше, получишь и второй.

Шурочка закрыла глаза, чувствуя, как хорошо ей становится от минуты к минуте. Она подумала – люди огорчаются несчастьями, с ними произошедшими. Но они не дают себе труда подумать – а ведь могло быть что-то еще более неприятное. Поэтому любая неприятность – спасение от другой. Если бы она не свалилась с обрыва, что сделали бы с ней похитители?

Она быстро открыла глаза, отыскивая Мун-Со. Она хотела улучить момент, когда женщина не видит, что за ней наблюдают. Но кажется, та ловила каждое движение, слышала даже шорох Шурочкиных ресниц.

Да женщина ли она? – взметнулась внезапная мысль. Такая сильная, что смогла вынести ее на руках. Но она не мужчина, у нее нет бороды, торопливо напомнила себе Шурочка. Хотя… бывают… евнухи – кастраты, которые наблюдают за восточным гаремом. А если она – он, то значит… Ах, ничего это не значит. Да, Мун-Со прикасался – прикасалась к ней везде. Как это делает доктор, спасающий жизнь страдальцу.

– Ты изучаешь меня? – В голосе не слышалось раздражения. Никакого недовольства, только вопрос. За которым последовал ответ: – Хочешь уловить то, что дано чутким людям…

Шурочка замерла. Это говорила другая Мун-Со. Совсем не та… Она заморгала. Эта говорила другим языком. Таким правильным, грамотным, каким говорят в городских домах. Как будто, пока она спала, ее перенесли на совиных крыльях ночи снова в Барнаул. И голос похож… На чей похож этот голос?

Но голос пропал, а Шурочка заснула…

Ей снился голос Мун-Со, которая давала ей цветы васильков и говорила, что их надо собирать в ясный солнечный день, в сухую погоду, после того, как высохнет роса.

Но роса никак не высыхала. Шурочка открыла глаза, чувствуя, что вся в поту.

Иногда Алексея посещала шальная мысль – а если подхватиться и бежать? Вместе с Шурочкой, куда-то, где летосчисление происходит по другому календарю. Где нет даты, назначенной отцом. Там они могли бы с Шурочкой остаться навсегда вместе.

Но горячность разума отзывалась не только быстрым биением сердца. Холодом в груди. Этот холод возникал от мысли, что тогда он предаст слово, данное даже не им, а отцом его.

Дата, обведенная золотым цветом в календаре, последняя. Или она останется золотой на всю его жизнь, или…

Или никогда более не видеть ему Шурочку. Не целовать ее мягкие губы, к которым она позволила ему прижаться во время последней встречи.

Другому будет дано ощущать эту нежность. Думая о золотой дате, как все чаще он называл главное число в его жизни, он представлял ее тело в золоте. Он покроет ее золотой пылью, которую найдет… Ох, тайга, ну почему не отдашь то, без чего не отдаст Шурочка ему того, чего он жаждет?