Татьяна Короткова - Картонная Мадонна

Класс снова прыснул. Лиля растерянно заморгала глазами. Уместно ли говорить про «Айвенго»?

– Простите, господин инспектор, можно я скажу? – встала из-за парты одна из гимназисток, судя по всему – заводила.

– Ну-с, извольте.

– Господин инспектор, вам ведь известно, что девочкам нравятся героини, которым хочется подражать…

– Угу, – подбодрил инспектор.

– Так вот. Лида в новом передовом романе «Санин», это такое… – гимназистка изобразила лицом, что усиленно вспоминает строчку, – такое «тонкое и обаятельное сплетение изящной нежности и ловкой силы»…

– Довольно! Замолчите! Сядьте! – Инспектор покачал головой и выразительно посмотрел сначала на Лилю, затем – на Геракла. Геракл тоже покачал головой.

– Вы привели достойный пример, голубушка, ничего не скажешь! – с сарказмом произнес инспектор, и всем сразу стало понятно, что его речь теперь растянется до конца урока, – Да будет вам известно, вся эта так называемая современная литература, которую вы изволите называть передовой, революционной, имеет тенденцию к порнографии! Да-да! И упомянутый вами роман господина Арцыбашева – чистая порнография, развращение неокрепших умов! Предупреждая ваш вопрос, скажу: роман затрагивает животрепещущие вопросы бытия, но как автор отвечает на них? А отвечает он на них исключительно с одной точки зрения: сначала во всем винит существующий режим, а затем призывает читателей к наслаждениям, причем рекомендует не стесняться в средствах!

Инспектор пустился в подробный и назидательный пересказ нашумевшего романа, детально останавливаясь на самых откровенных сценах, возбуждающих воображение. Чувствовалось, что девочки роман читали…

– Так вот, – примирительно резюмировал, наконец, свою речь инспектор, – Вы хорошо знаете, что еще в прошлом году Министерство народного просвещения установило новые правила поведения учащихся за пределами стен вашей école. Сейчас эти правила ужесточены. Итак. Никаких вольностей в одежде – только форма. Настрого запрещено посещать собрания, это – табу, – он наклонился к Лиле, – И к вам относится, милая. Итак… – он поправил очки, медленно, с подозрением, осмотрел класс девиц, и все они показались ему неблагонадежными, – Запрещено также посещать публичные лекции, хотя бы и научного содержания. Также запрещены к посещению любительские спектакли, зверинцы, цирк, трек, каток, кинематограф и особливо – сегодняшний вечер господина Волошина! Только при наличии особого разрешения!

– С нянькой сидеть, а потом сразу и замуж! Крепостное право! – громким шепотом произнесла прыткая гимназистка.

Класс замер.

От возмущения у инспектора округлились глаза. Он мрачно полез в карман, вынул оттуда сложенную газету, развернул лист и, найдя нужный текст, продекламировал, не глядя в статью:

– Вчера в первом женском клубе артистка Прудникова читала доклад «Трагедия брака». По ее словам, роль женщины в семье чисто служебная, а ее жизнь приравнена к жизни вьючного животного. Докладчица заявила, что в будущем браке женщина должна быть освобождена от бесконечных мелочных дел. Воспитание ребенка должно стать обязанностью государства и мужа.

Чтец выразительно посмотрел на гимназистку, сжал газету и потряс ею в воздухе.

– Видимо, вы придерживаетесь тех же взглядов, что и этот «газетный левиафан»? Задумывались ли вы, к каким последствиям ведет спекуляция такими понятиями, как брак? Опасные мысли, голубушка…

Инспектор захлебнулся гневом, бросил вопрошающий взгляд на Николая Николаевича и тот произнес одними губами:

– Дворянка-с. Из очень благонадежной семьи.

Инспектор окончательно расстроился и обратился к Лиле. Та с тоской смотрела в окно.

– А вы, сударыня?

Лиля вздрогнула.

– А?

– Надеюсь, вы-то, как учительница, имеете здравое представление о семье и благовоспитанности? Вы замужем?

Лиля чуть не расплакалась, увидев краем глаза хихикнувших гимназисток. Инспектор укоризненно покачал головой.

– Так я и знал! Ну, хорошо-с. Хорошо-с. А скажите мне, голубушки, кого из русских царей вы почитаете более всего? – обратился он к классу.

– Гришку Отрепьева! – смешливо выпалила другая гимназистка, и класс засмеялся.

– Встать! – Инспектор сказал это слишком резко, вернее, даже не сказал – рявкнул.

Гимназистка испуганно подскочила. И с ее колен слетел, как белый голубок, лист бумаги – тот самый, что передавался под партами и так веселил гимназисток.

Геракл заметил, что Лиля близка к обмороку.

«Любовь, конечно же, искусство! Вы пишете мне, что я восхитительная, что я вызываю в вас смешение счастья и отчаянья одновременно. Друг мой, поверьте, и я никогда еще не была так счастлива и никогда так не страдала. Ничто не сможет оторвать меня от вас, я не представляю себе жизни без вас. Вы держите мое сердце в своих руках. Может ли быть связь прочнее нашей…».

– Что это?! Сударыня, будьте любезны, объяснитесь. Ведь это ваш почерк! Ни у кого в гимназии нет такого почерка!

У Лили кружилась голова. Слова Геракла долетали как сквозь толщу воды. Ей было так стыдно, будто ее уличили в прелюбодеянии и если сейчас приговорят к побитию камнями, то это будет справедливая кара.

Она предчувствовала, что урок у старшеклассниц станет часом ее позора. И вот пожалуйте – стоило ей отвернуться, эти бессовестные девочки схватили ее сумку и вытащили оттуда недописанное письмо. И когда Лиля, бормоча урок, осмелилась перевести глаза на класс, она увидела свое письмо, открыто передаваемое из рук в руки. На Лилю напал ступор, кончики пальцев похолодели, сердце стало стучать медленно и глухо: бум-бум. И зачем только она затеяла эту глупую игру! Опозорена, опозорена…

– Так вы скажете нам, наконец, чье это сочинение? – продолжал с нажимом Геракл, ему было неприятно смотреть на некрасиво трясущийся подбородок, хотелось уже поскорее покончить с этим и выпроводить девицу за дверь. Хотя вряд ли теперь и шустовский коньяк поможет, – Вы просто переписали это из какой-то книжки, ведь так?

– Нет, позвольте, – усомнился инспектор, – вот тут ясно сказано про назначенное свидание. Вот. Э-э… «Как условились, в два часа пополудни, в Императорской публичной библиотеке, в читальном зале». Ну-с, что молчите, голубушка, как в рот воды набравши?

Геракл хмурил брови, сопел, ерзал на стуле.

Лиля страдала. Конечно, теперь ее уволят, у матери будет истерика, пожалуй, что еще выпишут волчий билет, и она не сможет найти другую работу. Погибла жизнь!

Инспектор вновь стал перечитывать письмо. Лиля молчала, чувствуя, как пунцово горят ее уши. Геракл тоже помалкивал – не хватало ему только неприятностей с начальством. Прислали проверяющего – совершенная формальность. И на тебе – инспектор с ходу напоролся на безнравственное поведение учительницы! Чистый provocation!