Дайна Джеффрис - Дочь торговца шелком

В последующие дни Николь избегала и сестру, и отца и виделась с ними лишь мельком. Она понятия не имела, как те оказались в винном погребе. Хотелось расспросить их обо всем и добиться правдивого ответа об убийстве, но инстинкт самосохранения заставлял молчать. Постепенно Николь научилась прятать воспоминания поглубже. Пребывая в унынии, она размышляла о том, чему не место в хранилищах памяти. Можно ли избавиться от преследующих образов? Или они будут лежать на дне, пока не начнут смердеть? А что, если она не сможет себя контролировать? Николь прикрыла рот ладонью, словно боялась, что правда ускользнет от нее, но в сновидениях память то и дело взывала к ней.

Родных удивляло ее поведение. Как-то утром Сильвия даже заглянула к ней в спальню. Сестра собиралась на работу и хмуро посмотрела на Николь.

– Я бы хотела с тобой поговорить, – сказала Сильвия, прислоняясь к двери.

Николь уловила в ее голосе новые нотки – может, это угрызения совести? Девушка отвернулась к окну, не в силах посмотреть сестре в глаза. И что Сильвия забыла у нее в комнате?! Николь наблюдала, как вверх по стволу дерева бежит ящерица. Ничего другого ей не оставалось, ведь она казалась себе загнанной в угол.

– Я хотела пролить свет на тот разговор, который ты подслушала.

Николь резко повернулась к сестре.

– Лучше, чтобы ты услышала все от меня.

Девушка уставилась на Сильвию. Та замешкалась, словно взвешивала слова.

– Послушай, американцы спонсируют оппозиционную вьетнамскую партию, антикоммунистическую, чтобы одолеть Вьетминь. На кону жизнь людей, поэтому все нужно хранить в тайне. Могу ли я довериться тебе?

– Почему американцы просто не могут поддержать французов?

– Мне кажется, они считают, что мы уже отошли на второй план.

– А ты так не думаешь?

– Конечно нет. – Сильвия выпрямила спину. – Но оппозиция Вьетминю только сделает нас сильнее.

– Папа тоже в этом участвует?

– Я об этом и хотела сказать. Он участвует. Но правительство не должно пока знать о новой партии и ее армии. Это подорвет его положение, если не хуже.

Николь сощурилась:

– Значит, Марк не торговец шелком? Ты, Марк, папа. Все замешаны в этом деле?

– Во благо Франции. Ты же знаешь, что больше всего заботит папу.

Николь покачала головой.

Решив с головой окунуться в работу, Николь направилась прямиком в магазин. К концу дня ее глаза горели, а мышцы ломило от усталости, ведь она переносила с места на место тяжелые рулоны шелка. Правда, чувствовала себя уже лучше. На следующий день Николь перекрасила магазин в роскошный бирюзовый оттенок, нежный, словно скорлупа утиного яйца.

За последующие дни она набрала цветков лотоса для витрины и привела в порядок верхнее помещение, приспособив его для жизни, отполировала мебель пчелиным воском, надраила кафельный пол ароматным лимонным мылом. Часами она сшивала лоскуты шелка вместе, чтобы сделать сияющие занавески, подушки и покрывало в тон. Николь научилась создавать абажуры с кисточками и придумала, как сделать из шелка красивых птичек с перышками, которых она повесила в прихожей. После этого она взялась шить шали и шарфы на продажу.

Магазин наводнили молодые вьетнамки, желавшие приобрести такие аксессуары, и магазин шелка превратился в центр ее жизни. Там она чувствовала себя в безопасности и собиралась сделать карьеру.

Однажды вечером она случайно встретила на улице У Лан. Мысли Николь тут же заметались. Что же сказать подруге? Как смолчать о смерти ее двоюродного брата?

– Привет, – сказала У Лан. – Прости, в последнее время я тебя не навещала, была занята мамой.

Николь переступила с ноги на ногу, стараясь унять волнение.

– Ничего страшного. Я… я тоже была занята.

– Хочешь, можем спеть? Мама сейчас спит, и у меня есть немного свободного времени.

– Даже не знаю, – замешкалась Николь. – Я очень устала.

– Давай. Это тебя немного растормошит. Мне всегда помогает в конце дня.

Николь уступила, и они вдвоем поднялись наверх.

– Комната очень красивая. – У Лан окинула взглядом помещение, отмечая, как оно изменилось. – У тебя талант.

Они запели, но У Лан выглядела ужасно подавленной, и сердце Николь сдавило от угрызений совести. Обе девушки пребывали в удрученном состоянии и вскоре сделали передышку. Николь открыла бутылку имбирного пива и передала У Лан.

– Присядем на диван, – сказала она как можно более расслабленно.

У Лан притихла. Она молча смотрела на бутылку в руках. Боже, подумала Николь, сейчас она скажет мне, что ее кузен Чан мертв. Во рту появился неприятный привкус. Неужели у лжи действительно есть вкус? Николь пыталась придумать, с чего начать разговор.

– Как твоя мать?

– Хуже.

Значит, вот в чем дело. Николь испытала облегчение, пусть это было не слишком благородно.

– Ее осматривал врач?

– Он ничем особо не помог.

Николь протянула подруге руку:

– Если я могу хоть что-то сделать…

Она подумала о своей роли в мюзикле «Ле Варьете» и порадовалась, что репетиции занимают все мысли по вечерам, хотя в поздние часы сильнее проявляется ощущение того, что она métisse. Предыдущим вечером Николь надела платье спортивного кроя ярко-розового цвета, со свободной юбкой чуть ниже середины икр, перехваченное черным кожаным поясом. В нем она чувствовала себя шикарно, но наряд словно подчеркивал растущий внутри Николь конфликт. Днем она посвящала свое время вьетнамской стороне жизни, все больше отдаляясь от французских корней. Это пугало Николь. Что останется у нее без семьи? Ей хотелось обсудить все с У Лан, но придется умолчать об убийстве, из-за которого все и началось.

– Ты стала лучше петь, – похвалила ее У Лан.

Подруга говорила правду. Много практикуясь, Николь обрела контроль над голосом, и это придало ей сил. Джерри с широкой улыбкой сообщил ей, что она произведет на публику неизгладимое впечатление.

– Давай попробуем еще? – сказала Николь.

У Лан встала и искренне улыбнулась ей.

Все не так уж и плохо, размышляла Николь. Если думать о хорошем, то, может, и померкнут те ужасные картины, свидетелем которых она стала в ночь убийства. Николь погрузилась в размышления. Что до Марка, придется смириться с тем, что она узнала о нем.

День тек неторопливо, и Николь решила перебрать товар в магазине, разложив ткани по цветам, от прохладных синих и зеленых тонов и до оранжевых, красных и пурпурных. Цвета много значили для нее. Синий и сиреневый – дни, проведенные в Хюэ. Красный – символ ее гнева, а желтый – тепло летнего сада. Ей нравилось находиться среди шелка, закутываться в ткань и воображать себя наложницей императора. В те времена, должно быть, жилось куда проще. Николь водила ладонями по шелку, и прикосновения к нему успокаивали ее.