Кэтти Эмерсон - Слияние истерзанных сердец

Ник мало разбирался в родах. Ему не разрешили даже быть поблизости, когда родилась Иокаста. Элис и повитуха прогнали его с глаз долой. Здесь не место для мужчины – так они тогда сказали.

Томазина прижала ладони к вискам и закрыла глаза.

– Я пытаюсь представить, как матушка себя чувствовала с незаконным ребенком в животе, который вот-вот должен был родиться. Наверное, отцом был Блэкберн, но он воевал. Он не мог жениться на ней, когда она стала вдовой.

Ника неприятно поразило то, что Томазина пытается влезть в шкуру Лавинии, однако он промолчал, начиная верить в ее правоту. Если в сердце заговора Лавиния, то все возможно.

– Никаких близнецов не было, – вдруг заявила Томазина.

Она встала и подошла к Нику. Прикоснувшись к его рукаву, Томазина стала рассказывать, как все было.

– Говорили, что Фрэнси родила двойню. Один ребенок, якобы, был здоровым, а другой – слабеньким и через несколько дней умер. Наверное, моя мать все продумала заранее, и ей помогали Дженнет и Вербурга. Едва у нее начались схватки, как она что-то такое дала Фрэнси.

Нику показалось, что его ударили под дых.

– «Что-то такое»?!

У него был странный голос, но Томазина не обратила на это внимания.

– Какое-нибудь зелье, вызывающее роды.

– Разве она могла быть уверена в его действии, если оно не помогло Элис? Помнишь, мама рассказывала?

– Это ли, другое ли зелье – неважно. Важно то, что она доносила своего ребенка, а Фрэнси родила раньше срока. Поэтому ее ребенок и умер.

– Ты хочешь сказать, что твоя мать обрекла на смерть наследника или наследницу Блэкбернов и Раундли, чтобы подсунуть им своего ребенка? Незаконного!

– Именно это я и говорю. – Она посмотрела на него, и сострадание мелькнуло в ее взгляде. – Ник, чему ты так удивился? Ты же лучше меня знаешь, какой была моя мать.

Ник растерялся. Он не мог прийти в себя от чудовищных открытий. Подмена младенца. Манипулирование наследством. Если бы Раундли были королевской крови, то это было бы государственной изменой… Ну просто кукушка какая-то!

– Ты, наверное, ошиблась. Фрэнси никогда бы такого не допустила.

– Она наверняка ничего не знала.

– Как не знала?

Томазина насмешливо-вопросительно изогнула одну бровь. Неожиданно она показалась Нику очень умной, а он сам себе – дурак дураком.

– Ник, она ведь рожала… Наверное, очень измучилась. А мать уж точно давала ей «что-нибудь попить». Какую-нибудь травку, которая мутит сознание… – Томазина понизила голос, потом он опять окреп. – Есть такие настойки, которые отбивают память, это я точно знаю, а тебе придется мне поверить на слово. Ник, рожать очень больно, и вполне возможно, что и без всякой отравы Фрэнси не помнила, что с ней было.

На минуту Ник представил себе, что будет, если Томазина говорит правду. Констанс не получает никакого наследства. Майлс тоже. Ник разрывался между естественным желанием избежать беды и злостью от осознания свершившегося обмана.

– Томазина, ты должна молчать, ведь у тебя нет доказательств.

– А зачем мне мучить сестру? Матушка прислала меня помочь ей. – Она наморщила лоб. – А что, если это и есть причина убийства?

Ник задумался, сам удивляясь тому, как легко он верит Томазине.

– Из-за этого он мог тебе лгать – если, конечно, он знал правду, – потому что Лэтаму ни к чему была бесприданница. Но я не вижу тут никакой связи.

– Констанс – моя сестра и, похоже, сестра Фрэнси. Она не… Она не могла… Ой, Ник, а вдруг она – дочь Лэтама?

Томазина побледнела и опять задрожала всем телом. И он понял. Инцест был самым страшным грехом, какой только можно себе представить.

– Даже Ричард Лэтам не посмел бы жениться на собственной дочери.

– А если он не знал? Не потому ли матушка и решила, что Констанс нужна моя помощь?

– Успокойся. Брак ведь не состоялся.

– Ник…

– Мы никогда не узнаем, кто ее отец. Да это и неважно. – Ник взял ее руки в свои. Теперь ему гораздо важнее было успокоить Томазину, чем ковыряться в грехах Лавинии. – Клянусь тебе, Томазина, я никому не расскажу о тайне Констанс! Она будет жить как жила. Ты же выполнила свой долг! И больше не вспоминай о Лавинии.

«Все будет сначала, – подумал он. – Мы все начнем сначала.»

– Но убийца…

– Подумай сама, Томазина. Это никого не касается, кроме тебя. А ты не убийца.

– Ты уверен? Может быть, матушка послала меня убить Лэтама, чтобы спасти сестру от замужества.

– Я бы не удивился, если бы Лавиния рассуждала именно так, если бы она даже послала тебя отомстить ему за свое уродство, но ты – это ты, а не Лавиния. Ты бы ни за что не взялась за такое поручение.

Она долго с удивлением смотрела на него.

– Ты правда мне веришь?

– Да, любимая. Я знаю, что ты невиновна.

Ее лицо осветилось радостью, и он вспомнил девочку, которая обещала, что выйдет за него замуж. Ник протянул к ней руки. Томазина не раздумывая бросилась ему на шею, смеясь и плача одновременно.

– Тихо, любимая.

Ник поцеловал ее в лоб и покрепче прижал к себе.

Она же взяла в ладони его лицо, и когда ее губы коснулись его губ, он забыл обо всем на свете. Слишком долго он желал ее, чтобы теперь отказываться.

«Она моя, – подумал он, – и я буду ее холить и лелеять.»

Он легко касался губами ее лба, щек, подбородка, трепещущих губ, а она обвила руками его шею, отдавая ему свое тело. Он долго раздевал ее, лаская, а потом она раздевала его, возвращая ему подаренные ей ласки, ничего не боясь и не стыдясь благодаря его нежности.

– Сладкая моя… – прошептал он. – Люби меня.

– Я люблю, – отозвалась Томазина. – И всегда буду любить.

Она отдавалась, ему с щедростью, которая и удивила и обрадовала его, как будто только для него она берегла свою любовь и страсть. Он не помнил, как положил ее на кровать, но отлично помнил, как хорошо ему было лежать рядом с ней, когда их ничто уже не разделяло.

– Я не хочу причинять тебе боли… – шепнул он.

Она была так не похожа на Лавинию, что его сердце, казалось, пело от счастья.

– Пусть будет больно, но только с тобой.

– Я постараюсь, – пообещал он.

Он знал, что причинит ей боль, когда будет лишать ее девственности, но все равно собирался это сделать – правда, как можно нежнее. Он подготовил ее и в самый последний момент прикусил ей губу, чтобы отвлечь от другой боли.

Он удивился, не почувствовав сопротивления, но тут же ни одной мысли не осталось в его голове, охваченной пламенем любовного пожара. Томазина с готовностью приняла его в себя и, прижимая к себе, сводила его с ума. Никогда еще Ник не испытывал ничего подобного!

Возвращение к реальности было медленным и приятным.

Они лежали, раскинувшись, на кровати. Горели свечи, и кожа Томазины напоминала лучший итальянский мрамор, но лица ее, закрытого волосами, не было видно. Несколько прядей обвилось вокруг руки Ника.