Наталья Ратобор - Царствуй во мне

– Отправьте вперед кавалерию – унять бунтарей! – услышал Шевцов.

Наезжая на забастовщиков, всадники засвистали нагайками – толпа вскипела воплями, ругательствами, проклятьями. Из ее недр грянул выстрел. Одного из наездников сволокли наземь. Взводного саданули по спине древком креста, досталось и его лошади по крупу.

Побуждаемые подстрекателями, люди продолжали напирать. Цепочка в шинелях по команде ощерилась штыками. Прозвучали упредительные сигнальные рожки.

Шевцов расслышал лихорадочный шепот капитана:

– Не расходятся! По уставу полагается стрелять боевыми.

Рабочие напирали с нарастающим возмущенным гулом. То тут, то там рассеянные в толпе группки эсеров принимались горланить призывы к свержению самодержавия, стремясь обострить ситуацию. Обстановка накалилась до предела.

Капитан нервничал:

– Поступили указания от Его Превосходительства?

– Так точно! Боевыми!

Отдаваясь эхом в голове, прогремели выстрелы. За мгновенье до этого первый ряд демонстрантов дружно бросился на землю и стремительно откатился в стороны, точно наперед ожидая перестрелки. Теперь уже стреляли и в пехотинцев – из толпы и с крыш прилегающих к площади зданий, но нестройно, невпопад. Иступленные крики покалеченных повисли в воздухе. Люди бросились бежать, давя и сметая друг друга, с остервенением напуганного стада затаптывая упавших. Кровопролитие свершилось.

Шевцова ощутимо трясло. К горлу подкатывала сосущая тошнота. Он и помыслить не мог, что придется расстреливать русских, гражданских. Не так он представлял себе военную службу.

Проспект стремительно обезлюдел. На скользкой ледяной мостовой остались темными силуэтами убитые и возбуждавшие ужас, хрипло стонущие и орущие раненые. Солдаты помогали их вывозить. Шевцов остановил взгляд на покрытом меловой бледностью, усатом лице коренастого мертвого мужчины:

«Этот безоружный… Шел на заклание за чужие идеи… Должно быть, рабочий или даже мастер… Столичные неплохо зарабатывают. Пожалуй, семья, дети, квартиру снимали не тесную, лечились при заводе, наверняка дети в школе… Чего им не хватало? Политических свобод? Зачем они этому пожилому семейному человеку с устоявшейся жизнью? Зачем ему и его семье эти бесплодные фантазии? Что подтолкнуло его влиться в беззаконную толпу бунтовщиков? И сколько таких было в расстрелянной толпе? Сотни? Тысячи? Это коллективное безумие!»

Подошли понурые солдаты:

– Ваше благородие, дозволите грузить?

– Знаете, кто это?

– Вроде с Путилова здесь были.

– Куда их?

– Из Александровской кареты прислали.

– Забирайте.

Шевцов подал рапорт об увольнении из армии. Штабс-капитан с безучастным лицом принял бумагу и молча отложил в сторону. Поднял глаза и произнес равнодушно:

– Вы свободны, господин подпоручик.

Обдумывая для себя иное поприще, Шевцов медленно возвращался на квартиру.

Вскоре его вызвали в штаб армии. Генерал-майор Георгий Рафаилович Ковалевский по-отечески отчитал молодого Шевцова.

– Мы ведь с вашим батюшкой еще в одном военном училище образовывались. Давние однокашники, так сказать. Потом в русско-турецкую бок о бок сражались. Боевое братство, знаете ли, превыше любви и карьеры. Тем более я самой жизнью отцу вашему обязан. Не будь он комиссован по тяжкому увечью, так и выше меня бы уже поднялся. А я между тем давно за вашим продвижением слежу. У вас большие перспективы, молодой человек. И высокая протекция вам не повредит. Позвольте осведомиться: отчего такое опрометчивое решение?

– Позвольте оставить при себе, господин генерал.

– Нет уж, благоволите объясниться. Ежели не считаете себя более связанными военной дисциплиной, то ответьте, по крайней мере, из уважения к старинному другу вашего батюшки.

– Георгий Рафаилович, вы пользуетесь запрещенными приемами…

– Если угодно. Жду ответа.

– Что ж. Не считаю возможным продолжать службу после убийства гражданских в Санкт-Петербурге.

– Вот как? Замечательный максимализм. А что вам, дозвольте поинтересоваться, известно об этом деле?

– Только то, что видел своими глазами.

– А подоплека вам, конечно, не известна?

– Подоплека не важна. Расстрел есть расстрел. При всем уважении, Георгий Рафаилович.

– И вы пренебрежете присягой?

– Присягал служить Его Величеству и России, верой и правдой. А не выступать беззаконным карателем.

– Попридержите язык, господин подпоручик! Крамольные и дерзкие речи ведете.

– Виноват, господин генерал-майор. Не имею власти отменить истину.

– Истину поминаете? Ну пусть, господин правдоискатель. Исключительно ради дружбы с вашим батюшкой просвещу вас, хоть и не вашего ума это дело.

Генерал от инфантерии достал газетные листы, продемонстрировал строптивому подпоручику:

– Вот публикация New York American, подписанная неким господином Горьким. Датированная, заметьте, 4 января 1905 года. Прошу ознакомиться. Статейка оповещает о грядущем кровопролитии в российской столице. Теперь далее. Вот статья другой американской газетки, издана 6 января, с предупреждением, что через 2 дня деспотическое российское самодержавие прольет кровь беззащитных безоружных рабочих и членов их семей. Подписано господином Милюковым. Теперь припомните: не наблюдали ли вы чего-нибудь особенного во время шествия?

Шевцов задумался.

– Несли хоругви и иконы. Но и красные флаги тоже. Стреляли с крыш. В толпе рабочих были замечены люди, направлявшие перемещение колонн.

– Так.

– Призывы к свержению династии и самодержавия – правда, единичные. Долго ждали извещения из штаба о дальнейших действиях. Потом приказ палить боевыми. Иные попадали на землю до начала стрельбы – потом отползли и скрылись в близлежащих улицах. Эти почти не пострадали. Остальные – как стадо баранов на убой – суматоха, хаотичная беготня, крики, бестолковщина.

– Теперь сопоставьте. Откуда взялись хоругви для запрещенного митрополитом выступления? Кто предоставил деньги на хорошо организованную подготовительную агитацию, включая противоправительственные земские петиции и откровенно революционные листовки и газеты, выпущенные немыслимым тиражом? И кто оплатил продуманные и спланированные стачки перед бунтовским походом, выдвинувшим, заметьте, не только экономические, но и политические безапелляционные и хамские требования? Кто составлял список этих четких требований в среде главным образом полуграмотных рабочих, вчерашних крестьян? Кто руководил организованными колоннами, ведомыми на смерть? И теперь основное: кому могло быть выгодно во время войны, в разгар боевых действий, обратить народный гнев на монарха и устои самодержавия – что, несомненно, предполагает измену?