Мария Борнякова - Громовое колесо. Золотое перо

– Держи!! Хватай!!! – слаженный мужской вопль, полный охотничьего азарта, грянул за спиной, и я понеслась вдвое быстрее, петляя между деревьев, словно перепуганный заяц… Да, да, я снова влипла по самые уши. Впрочем, как и всегда. А начиналось все тоскливо и серо…

***

Богатая, багряная осень день за днем окутывала все вокруг. Казалось, даже высокие терема и едва видные от земли избы темнели, золотились или краснели вместе с окружающими их лесами. Небо опускалось все ниже. Дни становились короче, а ночи холоднее. Рано поутру в полях тянулись широкие полосы белесого тумана.

Я не привыкла к такой осени: пахнущей свежестью, мокрым деревом, перегноем и хвоей. И к тишине. В будущем звуки и шум городов никогда не утихали. Наоборот, с приходом холодов люди начинали прятаться от темноты и одиночества за ярким электрическим светом, громкой музыкой и гудками машин. Здесь, засыпая после захода солнца, я могла слышать, как скрипят половицы на другом конце терема или потрескивает пламя в светце, а утром, открывая глаза, вдыхала морозную свежесть и прислушивалась к шелесту листьев за окном. И мне становилось очень грустно. Я уже ничего не могла изменить.

Раньше я начала бы так: «Привет, я Ольга, здешний толмач!» Но чуть меньше месяца назад моя жизнь сделала очередной крутой поворот, и толмачом отныне никто меня не называл. Я стала княжной Изборска, богатой, завидной невестой из древнего, могучего рода словенских правителей. Моей матерью была Милорада, младшая дочь князя Гостомысла, моим отцом – князь Добронрав, владевший обширными землями к востоку от Изборска…

Но что было, то прошло. Мои родители спят в могильных курганах. Отец погиб в ту ночь, как отправил меня в будущее, а мама умерла по весне, отравленная кем-то, кто не желал, чтобы мы вновь увидели друг друга. И у меня остались лишь четверо братьев, сыновей сестер моей матери: Рарог, Синеус, Трувор и Вадим. Они князья, правят на Руси, и отныне их мечи защищают меня. Хотя, собственно, как защищают… Положим, Рарог готов за меня голову сложить, Трувору я нравлюсь, хоть он и переживает, что я Изборск себе обратно потребую. Синеус обо мне еще понятия не имеет, а Вади-им… Ну, Вадим вообще хочет от меня всего-то двух простых вещей на выбор: или чтобы я в его пользу Камень переписала, или чтобы сдохла где-нибудь поскорее, чтобы не мешала от Рарога избавляться. Если бы не мои друзья – дружинные князя, Вадим давно бы провернул один из двух вариантов. У него энергии хоть отбавляй и фантазия садистская. Хорошо хоть, Вадима Рарог временно отправил посадником в Ладогу, пока сам не вернется.

Я накинула теплый меховой плащ и села у окна, положив подбородок на руки, чтобы в очередной раз бессмысленно глядеть на золотящийся вдалеке лес. В светелку задували порывы сырого ветра с капельками дождя, но мне было все равно.

Мои друзья-воины, похоже, теперь тоже остались в прошлом. Рарог из опасения за мою жизнь повелел мне носа из терема не высовывать. Он довез меня до Новограда и умчался собирать дань и гонять разбойников перед долгой зимой, прежде наказав ключнице и паре боярынь породовитее научить меня уму-разуму. Те взялись со старанием, раз уж им сам князь приказал. И тут мне потребовалось все мое терпение. Расшитые в несколько слоев парчовые наряды, тяжелые украшения, жемчужные нитки бус… Таскать на себе столь неудобное сооружение мне быстро надоело, но плохое только начиналось. Мне отыскали самый лучший в граде станок и стали обучать ткать холсты, а заодно стежкам и петлям. О, боги, боги… Ненавистнее иголок и ниток оказались только бесконечные наставления, как мне теперь подобает себя вести. Чтобы князь радовался, на сестрицу глядючи. Чтобы муж, коего мне вскорости братья изберут, доволен остался. Если я стану такой, какой боярыни хотят меня видеть, христианские святые позавидуют моей кротости и смирению, а Рарог решит, что я спятила. Князь трезво смотрел на вещи и имел неплохое чувство юмора, в отличие от бояр и их дородных жен.

Несмотря на преотвратнейшее настроение, я не сдержала смешка. Надо же мне было княжной уродиться. Да во мне кротости столько же, сколько в охотниках диких племен, прячущихся по лесам от Руси до Китая. Ни один нормальный муж такую жену не потерпит. Хоть я и пообещала себе стать нормальной княжной и брата больше не сердить, но перековать собственные привычки и характер оказалось гораздо труднее, чем я думала.

И вновь оказался прав Сокол, когда втолковывал мне не торопиться искать свою семью. Дружинный понимал меня лучше всех в княжестве. Может быть, даже лучше меня самой. И всегда защищал. Но Сокол теперь тоже остался в прошлом, и все из-за меня. С того вечера, как он холодно пожелал мне счастья, я его больше ни разу даже мельком не видела.

Меня поедом ела тоска. Мое сердце было отдано этому смелому, спокойному воину, я безумно скучала по нему… и не могла простить. И за то, что он поверил худому обо мне, и за поцелуй, которым наградил Желанну. Я часто вспоминала увиденную сцену. Я не дождалась развязки, рванулась прочь. Порой мне казалось, что мне все примерещилось от злости и усталости, но как он держал ее за плечи, я уж точно видела. И как наклонился к ней близко-близко, тоже. И как она сладко зажмурилась в ожидании… Теперь он, конечно, женится на Желанне, а я даже не смогу подойти и попросить у него прощения – оскорбленная гордость не позволит, да и наедине меня теперь с дружинным никто не оставит – княжне на выданье так поступать не д о лжно.

– Вдругоряд, княжна, что ль, не ложилась? – заворчали у меня за спиной.

Это ключница, баба суровая, но добрая, вошла ко мне и увидала, что постель не разложена и не смята. А что я могу поделать, если мне от тоски выть хочется и сна ни в одном глазу? И еда поперек горла стоит. Даже на самую вкусную и глядеть-то невмочь.

– Трапезничать тоже откажешься? – ключница недовольно уперла руки в бока, не дождалась ответа и рассерженно добавила. – Помереть вздумала раньше срока? Фигушки тебе!

Хлопнула тяжелая дубовая дверь. Я расстроенно вздохнула. Довела добрую женщину до угроз, она же из-за меня и головы лишиться может. Надо взять себя в руки как-то…

Дверь скрипнула вновь. Не дают одной побыть. Провалились бы они с их нарочитой заботой, трапезой и вышивкой. Будто гуся к ярмарке готовят!

– Ты что ж, дочка, – раздалось за моей спиной с легкой укоризной, – взаправду от голода порешила слечь?

– Стоян!!!

Я кинулась обниматься, уронив скамью. Стояна я тоже очень долго не видела. Он берег меня наравне с побратимами с того самого дня, как повстречались мы с ними в Ладоге, поднимал в мою защиту меч в поединке Правды, учил и наставлял, и до сих пор ласково звал дочкой, будто чуял, как ненавистно мне обращение “княжна”.