Роксана Гедеон - Валтасаров пир

– Это не имеет значения! Я знаю… мне все известно.

– Если вы считаете, что я неверна вам, отчего бы нам не разъехаться? – внезапно вырвалось у меня.

Он побледнел и яростно замотал головой.

– Я никогда не дам вам развода! Никогда, знайте это!

– Я и не прошу ничего подобного… Если уж вы так ненавидите меня и обыскиваете мои комнаты, то лучше жить врозь. Вы согласны?

– Никогда! – крикнул он. – Я не позволю! Вы будете жить со мной. И я вовсе не ненавижу вас, даже наоборот! Я люблю вас. И я хочу, чтобы вы помнили, что я – ваш муж!

Тот предел, благодаря которому я сдерживалась, теперь был перейден. Я не в силах была больше слышать слово «муж» от этого человека!

– Вы – муж? – выкрикнула я в бешенстве. – Вы – кандалы на моей шее, а не муж! Я прожила с вами несколько месяцев, и у меня уже нет сил. Что вы себе воображаете? Думаете, я с радостью вышла за вас замуж? Ну, так знайте, что никогда в моей жизни не было события худшего, чем брак с вами. Я бы никогда не стала вашей женой, если бы не отец…

Он вряд ли понял мои слова. Ему было важно, только чтобы я навеки была прикована к нему, защищала бы его от одиночества. Почему я с ним – это его не интересовало.

– Вас Маргарита настраивает против меня. Подлая старая сводня! Я уволю ее, она не будет жить в нашем доме!

Вся кровь бросилась мне в голову от этих слов.

– Вы? Вы уволите? Да я в тот же день уеду отсюда, я оскандалюсь на весь Париж, но не стану жить с вами, если вы хоть слово скажете против Маргариты. Уж она-то, поверьте, мне куда дороже вас.

Не дослушав, он бросился вон из кабинета. Я слышала, как он выдвигает ящики и роется в моем нижнем белье. Мне все это смертельно надоело, и я спустилась вниз. В конце концов, я отлично знала, что он не посмеет тронуть Маргариту.

В столовой уже подавали завтрак. Вкусно пахло свежим кофе и горячими булочками. Маргарита, не доверяя это дело никому, расставляла на столе чашки, хрустальные вазочки с джемом и медом, тарелки и приборы.

– Я не могу так больше, – прошептала я в полном отчаянии. – Я не в силах его видеть. Мы можем только ссориться…

– О, я все слышала, мадам. Ваш муж – большой чудак.

– А ты говорила, что я буду вить из него веревки!

Ее теплая рука ласково погладила меня по голове. Я взяла ладонь Маргариты, крепко прижала к щеке.

– Он устроил там, наверху, настоящий разгром. Он помешался.

– Что он искал?

– Бог его знает. Какие-то письма… Мало ли что взбредет на ум этому болвану.

– Я пошлю Денизу, она быстро наведет там порядок.

Я уже заканчивала завтрак, когда к столу спустился Эмманюэль. Как я жалела сейчас, что должна оставаться в Париже и не могу тотчас уехать в Версаль, чтобы не быть рядом с этой кислой миной. Или если бы граф д'Артуа относился ко мне по-прежнему, я бы уговорила его снова отправить Эмманюэля куда-нибудь подальше.

– М-мадам, я очень сожалею о том, что случилось.

– Вот как, – холодно сказала я, несколько удивленная этим робким тоном после того, что выслушала недавно.

– Я, н-наверно, ошибался. Вы простите меня?

Я молчала, не глядя на него. Я уже начинала замечать, что после таких ссор он слишком быстро жаждет примирения. Как безумный, он не понимает, что делает. И это желание мира – не что иное, как способ заставить меня все забыть и открыть ему дорогу к себе в спальню. Но, черт побери, он явно переоценивает свое влияние на меня и степень моей преданности!

– Что же вы молчите? Вы сердитесь?

– Оставьте меня хотя бы на несколько минут в покое! – сказала я гневно, бросая салфетку. – Вы достаточно порадовали меня за сегодняшнее утро.

Быстро одевшись, я незаметно проскользнула по лестнице и приказала Жаку запрягать. Рядом проходила Дениза, и я знаком подозвала ее к себе.

– Скажите принцу, что я уезжаю на прогулку и буду поздно. Возможно, вечер я проведу в каком-то салоне.

В Версаль я возвратиться пока не могла, дома оставаться тоже не было никакой возможности. Что ж, буду разъезжать по Парижу, посещать скачки, обедать в ресторанах. Я вернусь домой не раньше полуночи, чтобы пореже встречаться с человеком, которого судьбе было угодно сделать моим мужем.

1789 год начинался как проклятие для Франции, заканчивался – как проклятие для монархии. Но пока что был только холодный, снежный февраль.

Великий Франсуа Мари Аруэ, более известный под именем Вольтер, за одиннадцать лет до 1789 года писал: «Все, что я вижу, бросает семена Революции, которая неминуемо произойдет, но стать очевидцем которой я не буду иметь счастья. Юные – более счастливы: им предстоит увидеть удивительные вещи».

Наступило ли время для таких удивительных вещей?

Ход событий убеждал в этом. Собрание нотаблей, заседавшее более месяца, тоже настояло на созыве Генеральных штатов. Король согласился с этим, и реформы были предрешены. Женевский банкир Жак Неккер сменил на посту сюринтенданта финансов архиепископа Ломени де Бриенна, ставленника королевы. Гигантская волна изменений должна была захлестнуть Францию.

Чрезвычайно популярным стал Жан Жак Руссо. Читали уже не его душещипательный роман «Юлия, или Новая Элоиза», а серьезные философские труды вроде «Общественного договора». Мальчишки на улицах потрясали его брошюрами. Повсюду цитировались его слова: «Если искать, в чем именно состоит самое большое благо, которое должно положить конец всей системе законодательства, то приходишь к тому, что оно сводится к двум основным требованиям: Свободы и Равенства».

Франция хотела Свободы и Равенства. И лишь некоторые задумывались над тем, что же будет, если упомянутые философом блага все-таки положат конец той самой «системе законодательства»?

Посол США, государства, овеянного во Франции легендами, Томас Джефферсон распространил «Декларацию независимости США». Переведенные на французский язык, его слова заслужили всеобщую популярность: «Все люди созданы равными… И обладают определенными неотъемлемыми правами: это право на жизнь, право на свободу и право на счастье».

Толпы на улицах распевали «плебейские песни»:

Как ясно из этих слов, серьезными потрясениями пока и не пахло. Все ждали созыва Генеральных штатов и счастья, которое свалится всем на голову вследствие этого события. Но к финансовому краху прибавлялись бедствия политические и климатические, и положение становилось все опаснее. Когда-то Ломени де Бриенн говорил: «В мире столько случайностей, так неужели не найдется хоть одна, чтобы спасти нас?» Случайность не находилась, и остановить естественный ход вещей никто не мог.