Нина Агишева - Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь

“Всего-то прошло два с небольшим года”, – подумала она. Да, англичанки появились на рю Изабель в феврале 1842-го. Она как раз донашивала своего четвертого ребенка – в марте родился долгожданный сын, Проспер Эдуард. Чудовищно себя чувствовала, хотя выглядела хорошо, и все думали, что ей ничего не стоит и следить за пансионом, и рожать, и быть неизменно приветливой и доброжелательной. “Не бывает плохого настроения – бывает плохое воспитание”, – говорила тетя. Как же ее не хватает. Мягкосердечная и поглощенная какими-то своими мыслями мать, давно уже сама превратившаяся в ребенка, конечно, не может ее заменить. Если бы тогда знать, что из всего этого выйдет, она ни за что не пригласила бы их в Брюссель. Ни за что.

Все окна в ее доме смотрели на кладбище. Узкие серые надгробия, от времени потемневшие и заросшие мхом, давно уже стали привычной и неотъемлемой частью жизни. А как иначе, если, проснувшись, именно их она видела за стеклом, и давно уже, с самого детства, привыкла определять погоду по тому, кружит ли над могилами ветер, засыпая их листьями и снегом, поливает их дождь или они тихи и безмолвны в лучах восходящего солнца. Солнце на северо-западе Йоркшира было редким гостем, поэтому чаще всего мокрые памятники тонули в тумане и измороси. Как и сегодня, во вторник 8 февраля 1842 года. Это был холодный и промозглый день. Но сегодня ее не интересовала погода: ведь она первый раз уезжала из Англии, из Хауорта, из пастората далеко-далеко – на континент, в Бельгию. И один только бог знает, как же она этого хотела и как долго и терпеливо готовила поездку.

Полы в каменном двухэтажном доме пастора Патрика Бронте были тоже каменными, и сейчас пастор и две его дочери – Шарлотта и Эмили – мерзли внизу около лестницы и ждали, когда по ней застучат деревянные башмаки тети Бренуэлл. Багаж был давно собран, но прежде две недели шили сорочки, подрубали носовые платки (все-таки девочки отправлялись в столицу), и теперь тетя несла еще один, последний сверток. Служанки, верная немолодая Табби и совсем юная Марта, которую недавно взяли ей в помощь, еще с вечера выглядели испуганными. Им, деревенским жительницам, предстоящее молодым хозяйкам морское путешествие казалось опасным. Мало ли случается кораблекрушений! В доме хорошо помнили, как из-за шторма погибло приданое Марии Бренуэлл, будущей жены пастора и матери его шестерых детей. Судно разбилось, и сундук был выброшен на берег в Девоншире. Тогда она писала своему жениху: “Если только это не предисловие к чему-то гораздо худшему, то надо признать, что это первое несчастье, случившееся со мной с тех пор, как я покинула родной дом”. Родной дом – это прекрасный Корнуолл, южное морское побережье Англии с изобилием зелени и мягким климатом. Как отличалось оно от йоркширских пустошей, вечно продуваемых ледяным ветром! Она все правильно поняла: это действительно было только предисловием, намеком на грядущие несчастья. Мария умерла в этом самом доме тридцати восьми лет от роду, а ее младшей дочери Энн не исполнилось тогда и двух. Теперь Энн служила гувернанткой в семействе Робинсон в поместье Торп-Грин близ Йорка, и ее хозяйке, миссис Лидии Робинсон, уготовано было сыграть зловещую роль в судьбе единственного брата сестер Бронте – Патрика Бренуэлла. Впрочем, тем февральским утром об этом еще никто ничего не знал, а сам Патрик Бренуэлл не участвовал в проводах, потому что работал делопроизводителем на железной дороге недалеко от Галифакса.

Экипаж медленно спускался по крутой Мейн-стрит, главной улице деревушки Хауорт. Дорога там так круто забирала вверх, к церкви, пасторскому дому и кладбищу, что плиты, которыми она была вымощена, специально укладывали неровно, чтобы дать лучшую опору для лошадиных копыт, в противном случае лошади могли соскользнуть и покатиться вниз. Было очень рано, еще не рассвело, и прихожане церкви Святого Михаила и Всех Ангелов, куда в 1820-м священником назначили Патрика Бронте, крепко спали.

У преподобного мистера Бронте и Эмили тоже невольно закрывались глаза, они уже дремали, и только Шарлотту била нервная дрожь, и о сне и покое не могло быть и речи. Миниатюрная, ростом с ребенка (такой была и ее мать), она с головой завернулась в широкий капор (так называлась тогда свободная верхняя одежда, предшествующая появлению пальто) и напоминала нахохлившуюся черную птичку. Она не была красива: красноватое лицо, более крупный, чем следовало, нос, к тому же нескольких зубов уже недоставало. Хороши были только большие карие глаза да мягкие каштановые волосы – когда хвалили ее глаза, она смеялась: да, так всегда говорят некрасивым женщинам. Много лет спустя Толстой напишет то же самое о княжне Марье. Интересно, что Шарлотта так же, как и княжна, загоралась и становилась почти прекрасной, когда говорила о том, что ее действительно волновало и что было ей важно. Тогда очевидными становились ее страстность и особый внутренний свет – но такие моменты случались редко, потому что она была застенчива до болезненности, до рвоты, и родные знали эту ее черту и старались свести к минимуму ее общение с новыми людьми, которые, слава богу, появлялись в пасторате очень и очень редко. Сейчас ее никто не видел, а она улыбалась и была почти хорошенькой в черном капоре и черном платье с белыми кружевами вокруг шеи. Корсетов по моде того времени сестры Бронте не носили еще и потому, что талии у них от природы были тонкими, тоньше некуда. А вот несколько нижних юбок пришлось надеть – тогда их использовали в том числе и для того, чтобы не пачкалось платье.

Гардероб у дочек пастора был очень и очень скромный, что скоро вызовет насмешки бойких богатых фламандок, но они об этом еще не подозревают.

Тяжелая поклажа – книги, книги! в семье был их культ – угрожающе подпрыгивала на брусчатке. Шарлотта захватила с собой и три томика романа Харриет Мартино “Дирбрук” – о несчастной и преступной любви героя-доктора к своей свояченице. Вот удивились бы прихожане, узнав, что всегда тихая и молчаливая мисс Бронте читает такие романы! И вместе со своей школьной подругой Мэри Тейлор жарко обсуждает проблемы женской эмансипации, которые для писательницы Мартино, глухой от рождения, были важной темой. Философ, социолог и публицист, она едва ли не первой в Англии стала говорить о том, что замужество – это вовсе не единственный путь для женщин. Что им стоит стремиться к материальной независимости и раскрытию своих способностей, и тогда воля отца, мужа или брата уже не будет определять их судьбу. Сестер Бронте и их подруг все это касалось напрямую. Шарлотта – в отличие от большинства своих сверстниц – никогда не увлекалась романами Джейн Остин с неизбежной свадьбой в финале. Ей не хватало там подлинности, свободы, воздуха. Хотя она, с ее аналитическим умом, прекрасно понимала, что перспективы у них всех более или менее одинаковые: замужество, или уход за детьми в доме замужней сестры или женатого брата, или гувернерство. Те, у кого были деньги, могли еще открыть школу, как Маргарет Вулер, ее старшая подруга. Но как раз преподавать Шарлотта и не любила больше всего на свете.