Роксана Гедеон - Парижские бульвары

– Как молчаливы вы стали, дорогая! – сказал он мне вслед. Я шла к воротам не оборачиваясь. Мне казалось, мы видимся в последний раз, и меня очень подмывало сказать ему об этом, но я сдержалась. Он ведь теперь не знает, ни где я живу, ни что собираюсь делать. Пусть лелеет свои планы сколько угодно – я в них никак не вписываюсь.

Да и вообще, я не разговариваю с такими невежами, которые в моем присутствии даже не считают нужным обнажить голову, а уж с такими невежами, как Клавьер, – и подавно.

С Гийомом мы распрощались у Нового моста. Я была рассеянна и невнимательна. Поглощенная собственными мыслями, я уже не воспринимала его всерьез. Настоящего прощания не получилось, я все говорила невпопад. Он осмелился еще раз поцеловать меня. И лишь потом, глядя на его удаляющуюся фигуру, я вдруг опомнилась, хотела его окликнуть – ведь он все-таки на фронт уходит, но очень быстро раздумала. Зачем все это? Он не хочет дружбы, а всего остального не хочу я.

Моего возвращения домой ждали. Едва я вернулась к себе на улицу Турнон и перемолвилась о чем-то с консьержкой, как ко мне подошли три вооруженных человека.

Я невольно попятилась, ибо уже была научена остерегаться незнакомых людей. По их одежде нельзя было понять, кто они такие. Одеты просто, ничего лишнего, но вместе с тем вид у них не бедный. Один из них, высокий, сухощавый и державшийся наиболее уверенно, напомнил мне кого-то. Сабля на перевязи, кожаная портупея, сапоги выше колен. Второй, тоже высокий, но более коренастый, был в таких же сапогах. Третий, плотный и упитанный, был одет, как клерк, в чулках и туфлях.

– Кто вы? – спросила я сдавленным голосом. Теперь, накануне отъезда в Вену, мне очень не хотелось осложнений.

– Мадам Шантале, – сказал главный из них очень тихо, – не бойтесь нас. Мы пришли к вам с самыми добрыми намерениями.

Я смотрела на них почти враждебно. В голосе говорившего звучал легкий английский акцент, хотя мужчина не был похож на англичанина. Черные до плеч волосы, смуглое лицо – настоящий южанин. Впрочем, акцент давал надежду на то, что передо мной не революционер.

– Что вам угодно? Я вас не знаю.

– Разрешите нам подняться к вам, мадам Шантале. Я обвела взглядом его спутников: они молчали.

– Я впервые вас вижу и не понимаю, почему, собственно, вы ко мне обращаетесь…

– Мы вынуждены делать это, мадам Шантале. Судьба королевы в опасности.

Я вздрогнула, поразившись такой неосторожности, и оглянулась на консьержку: не слыхала ли она этих слов? Потом, опасаясь, как бы незнакомцы снова не сболтнули лишнего, заспешила вверх по лестнице, мгновенно открыла дверь квартиры. Гости вошли, сразу направились в столовую. Я кусала губы от досады. Эти люди говорят мне о королеве! Так откуда же они узнали, кто я, где живу, если я была твердо уверена, что обо мне никто-никто не знает и сама королева, пожалуй, думает, что я нахожусь в эмиграции?

– Я вам сразу скажу, – выпалила я рассерженно, – что я не та, за кого вы меня принимаете. Я никогда не имела ничего общего с королевой.

– Здорово же вас запугали революционеры, мадам де ла Тремуйль де Тальмон. И это говорите мне вы – дочь знаменитого генерала королевской гвардии, вдова принца д'Энена, ближайшая подруга королевы и одна из первых дам королевства…

Я попятилась.

– Вы не могли бы, по крайней мере, говорить тише?

– Мадам, – сказал главный из этой тройки, – позвольте вам представиться. Я – барон де Батц, это – мой друг маркиз де Гиш, а это – мой секретарь Дево.

– Уходите немедленно, – сказала я, резко его обрывая. – Я не хочу иметь с вами ничего общего. С какой стати вы осмеливаетесь навязывать мне это знакомство? Я вас не звала, и единственное, чего я хочу сейчас, – это чтоб вы сию же минуту ушли из моего дома!

Голос у меня дрожал. Барон де Батц подался вперед, схватил меня за руки, сжал мои пальцы в своих ладонях и заговорил быстро, горячо, с пылкостью истинного южанина:

– Успокойтесь, сударыня. Мы не революционные шпионы. Мы свои. Мы хотим спасти королеву. Разве вы не видите, что творят секции?

– Какие еще секции? – сдавленным голосом произнесла я.

– Революционные секции. Они объединяются, чтобы низложить государя. Они уже создали свой центральный комитет.

– Я не интересуюсь политикой, оставьте меня в покое!

– Так вы дождетесь, что политика заинтересуется вами. Мария Антуанетта в опасности, вашей подруге грозит смерть! Еще несколько дней, и все будет потеряно.

– Я ничем не могу помочь! – твердила я, как заклятье.

– Так попытайтесь хотя бы! Ее высочество ландграфиня Гессен-Дармштадтская сейчас в Париже инкогнито. Она может спасти королеву, может помочь ей бежать, выехать за пределы Франции. Но Мария Антуанетта отказалась от ее помощи под предлогом того, что не может оставить сына и мужа.

Я смотрела на него во все глаза и ни слова не воспринимала. Меня занимало совсем другое: лишь бы не прицепилась ко мне какая-нибудь новая напасть накануне отъезда в Вену! Прежде всего я должна получить паспорт.

– Вы понимаете, сударыня? Королева отказалась от побега. А между тем чернь приходит в движение. Пройдет день-два, и Тюильри подвергнется жесточайшему нападению. Кто знает, сможет ли дворец выдержать этот натиск. А Мария Антуанетта подвергается наибольшей опасности – ее ненавидят больше всего.

– Ну и что? – спросила я машинально. – Я ничем не могу помочь. Я больше не поддерживаю роялистов, потому что мне надо получить пас…

– Вы или безумны, или сами не понимаете, что несете! Этот грозный окрик привел меня в чувство. Я, пожалуй, впервые осознанно посмотрела на того, кто называл себя бароном де Батцем. Укоры совести, давнее чувство дружбы к королеве боролись во мне с недоверием.

– Чего вы хотите?

– Наконец-то! – выдохнул он. – Я хочу, сударыня, чтобы вы попытались уговорить королеву согласиться на побег.

Я нахмурилась. Как можно верить ему? Я не имела права быть доверчивой. Нынче аристократке попасть в тюрьму проще простого. Возможно, он подослан Коммуной, чтобы проверить, достойна ли я паспорта. Мне нельзя было рисковать.

– Доказательства, – сказала я твердо. – Я хочу видеть доказательства.

Они переглянулись.

– Доказательства? – спросил барон. – Я могу дать вам ответ королевы на предложение ландграфини. Дево, ну-ка, подайте его сюда!

Я быстро перелистала письмо, прочла несколько строк. Стиль явно принадлежал королеве:

«Нет, графиня, хотя я и сознаю всю цену вашего предложения, я не могу его принять. Ради дорогих мне людей, чье несчастье я разделяю и которые, что бы о них ни говорили, мужественно несут свой крест и заслуживают всяческого сочувствия, я посвятила свою жизнь долгу. Если бы все, что мы делаем и терпим, принесло когда-либо счастье нашим детям – вот единственное желание, которое я осмеливаюсь лелеять. Прощайте, графиня! У меня отобрали все, не заберут никогда только сердце – и оно всегда будет любить вас, не сомневайтесь в этом, это было бы единственным несчастьем, которого я бы не перенесла».