Роберта Джеллис - Дракон и роза

Элизабет обедала в одиночестве. Она быстро восстанавливала силы, но до сих пор не чувствовала желания надевать роскошные одежды и испытывать напряжение официальных обедов. Честно говоря, Генрих скучал по ней, потому что она, в отличие от Джаспера, не расстраивалась из-за язвительных замечаний, которые был склонен делать Генрих, и у нее не было недостатка чувства юмора, которым, к несчастью, обладала его мать.

Начав думать о ней, уже было трудно остановиться, и Генрих стал угрюмым и безмолвным. Было огромной ошибкой пообещать приходить к ней каждую ночь. Генриха нельзя было назвать распутным человеком, но его естественные аппетиты возбуждались просьбами и ответным чувством Элизабет. На некоторое время, тем не менее, источник удовольствия был перекрыт, и Генрих становился все более голодным. Это не превратилось бы в серьезную проблему, если бы Элизабет вела себя разумно.

Она ревновала его, даже когда он был невиновен, а однажды, вскоре после рождения Артура, когда он изменил ей, она устроила ему сцену, повторения которой он бы не хотел. Она закончилась для него ужасной головной болью, а Элизабет два дня пролежала в лихорадке. Как она раскрыла это небольшое отступление от его целомудрия, было загадкой, которую не смогли раскрыть самые изнурительные допросы, и Генрих пришел к нелицеприятному выводу, что его выдало нечто сугубо личное в нем самом.

Было бы не так плохо, если бы он мог находиться вдали от нее. У Генриха не было необходимости часто сталкиваться с придворными дамами. В течение дня он работал или играл с мужчинами, и в связи с тем, что он не был чувствообильным, а его придворные знали, что он не любит похотливых разговоров, он никогда не отводил мыслям о женщинах и, в частности, о сексе особого места.

Но эти ночные визиты к Элизабет! Она была привлекательна как никогда, маленькая, пухленькая, ее грудь стала немного полнее, и все это вместе было таким приглашающим. И она приглашала его! Она надевала, по убеждению Генриха, преднамеренно, свои самые прозрачные ночные сорочки, и она флиртовала с ним – да, только так можно было назвать ее манеры.

После обеда он ушел работать в свой кабинет к облегчению придворных, которые были свободны делать все, что захочется: играть в карты, слушать музыкантов или смеяться над шутами, не опасаясь раздражительности короля. Он проработал допоздна, надеясь, что Элизабет уже будет спать ко времени его прихода.

Но она не спала. Она была напряженной и испуганной, и выглядела так, будто плакала. При появлении Генриха дамы сделали реверанс и удалились. Было понятно, что всегда в это время король с королевой должны оставаться одни, даже если для них было невозможно спать вместе.

– Прости, что я опоздал, Элизабет.

Ее глаза пожирали его, она увидела его скользнувший от лица к горлу и далее к груди взгляд, и ее лицо посветлело, с улыбкой она протянула ему руку.

– При необходимости я бы ждала всю ночь.

В том состоянии, в котором находился король, это едва ли могло служить утешением для него.

– Я работал, – произнес он достаточно резко. – У меня есть неприятные новости.

– Действительно? Подойди, присядь на кровать, дорогой, – выражение лица Элизабет оставалось совершенно спокойным, и она погладила рукой пушистый воротник его накидки, лаская при этом одним пальцем его затылок.

– Есть слухи, что я собираюсь убить Уорвика.

– Это просто глупость, – безмятежно сказала Элизабет. – Ты самый не любящий убийства король, который когда-либо был в этой стране. Я слышала, как твой дядя жаловался твоей матери, что ты даже не убиваешь людей, которых должен убить. Генрих, я бы хотела как-нибудь украсить здешнюю часовню. Можно мне отдать тот большой кубок, свадебный подарок от Линкольна, чтобы его освятили, а также те золотые подсвечники, которые я получила от…

– Элизабет! Эти слухи вокруг Уорвика отнюдь не глупость. Они могут нанести мне большой вред.

– Хорошо, прости меня. Если ко мне дойдут эти слухи, буду опровергать их. Могу ли я сделать больше, любовь моя?

– Следы ведут к твоим дамам.

Сразу же наступила тишина. Рука Элизабет крепко сжала подол рубашки своего мужа.

– Не надо, Генрих, – бледнея, прошептала она, – не пугай меня. Прогони виновных… прогони их всех, если хочешь.

Генрих был зол на самого себя. Он выдал ценную и опасную часть информации, а в ответ получил всего лишь реакцию, прикрытую и предсказуемую, как открываемый гамбит в шахматах. Что с ним происходит?

– Я не виню тебя, Бесс. Возможно, для некоторых людей естественно верить, что с тех пор, как у меня появился наследник, я буду смазывать ему дорогу кровью. Вероятно, я бы и поступил так ради Артура, но кровь не делает дорогу гладкой, она делает ее скользкой. Я также не хотел пугать тебя. Наблюдай только более тщательно за своими дамами, и если появится что-либо, о чем я должен знать, даже если это будет просто подозрение или слух, сообщи мне. Мне не нравится поступать несправедливо или в порыве злости.

– Я ничего не знаю… ничего! Прогони их прочь. Я не смогу смотреть на них, зная, что они пытались навредить тебе.

Теперь она дрожала и старалась не смотреть ему в глаза. Генрих взял ее за руку.

– Смотри, не заболей от всего этого, Элизабет. Я не хочу выгонять твоих дам. К тому же, если они виновны в злом умысле, а не в пустой болтовне, в которую я больше склонен верить, то было бы просто опасно прогнать их прочь. Если ты хочешь помочь мне, держи себя в руках и разыщи виновных.

Элизабет вздрогнула, как будто он ударил ее.

– Я не могу… Генрих, я не могу. Приставь шпионов к ним, ко мне, делай, что хочешь, но не проси меня предавать…

– Хорошо, только не мучь себя так.

Машинально он начал успокаивать ее, частично потому, что не хотел, чтобы на его голову обрушился гнев его матери за то, что он расстроил Элизабет, а частично из-за того, что ее упоминание о предательстве казалось более откровенным, чем любые ее протесты о своей невиновности или уступка его воле. Не так легко дочери предать свою мать.

Он поступал зло и несправедливо по отношению к Элизабет, которая только что подарила ему сына. Его ласки становились все теплее, а затем превратились из успокаивающих в более страстные.

Когда Генрих вышел из спальни своей жены, он улыбнулся при виде дремлющих в креслах дам. Он пробыл гораздо дольше, чем кто-либо ожидал, включая и его самого. Король беззвучно насвистывал, чтобы не разбудить спящих. Он не получил того, что действительно хотел, но предоставленная ему достаточно адекватная замена позволяла ему быть в мире с обществом. И было не столь важно, что некоторые из этих дремлющих дам неумышленно или намеренно потворствовали измене. Они были известны, и за ними следили. Пока Элизабет не имела отношения к измене.