Роберта Джеллис - Дракон и роза

– Ормонд, напиши своим родственникам в Ирландии, чтобы держались подальше от этой глупой затеи. Расскажи им, как мы сильны, как счастлива нация, и как сомнителен успех любого восстания. Ты знаешь сам, что должен сказать.

– Сир, они не послушают меня.

– Знаю, но нам очень помогут слова, которые поколеблют мужество человека и посеют сомнения в его душе.

– А что делать Нортумберленду и Суррею? – спросил Бэдфорд, но его глаза спрашивали о Стэнли, который сидел за столом и которого он не осмеливался назвать.

– Суррей не будет собирать людей, а сам прибудет ко мне на службу. Он человек дела. Нортумберленд… Прошлой весной он вел себя достаточно преданно. Пусть исполняет свои обязанности. Ноттингэм, будет лучше, если вы поможете ему. Если нужно, спите с ним в одной комнате, в одной кровати, но проследите, чтобы он не попал в беду. Остальные джентльмены, которые являются офицерами моей гвардии, будут оставаться вместе со мной. Я не могу освободить вас от обязанностей по отношению к моей персоне.

Наступила многозначительная тишина. Король не собирался делать скидку на болезнь или брать в заложники детей – его нежность к детям была хорошо известна. В его руках останутся сами люди, а их печати и подписи будут доступны его воле. Дорсет находится в Тауэре, но все знали, что появятся письма, написанные его почерком и скрепленные его печатью, приказывающие их получателям подчиниться приказам Девона или других доверенных людей короля.

– Если я вам нужен, сир, то я прикажу моим людям подчиняться вашему представителю, – поспешно предложил Дерби.

– Вы великодушны, как любящий отец по отношению к своему ребенку, – с улыбкой одобрил Генрих. – Передайте ваших людей под командование Уиллоубай… О, простите, Роберт, – лорда де Броука.

– А кому мне передать своих людей, сир? – спокойно спросил Уильям Стэнли.

Генрих знал, что ничего не сможет прочитать в его змеиных глазах, и не потрудился встретиться с ним взглядом. Он знал также, что в последний раз сыграл подобный трюк с сэром Уильямом.

В другое время между ними разразилась бы война до смерти. Сейчас же он даже испытал облегчение. У Генриха всегда шли мурашки по телу, когда он имел дело со Стэнли, хотя и подавлял довольно успешно любой внешний признак этого.

– Графу Ноттингемскому. В любом случае он будет находиться в той части страны, – ответил Генрих без намека на теплоту, которая смягчила до этого приказ, отданный отчиму. Дерби, возможно, не заслужил наград в своей преданности ему, но зато был любящим супругом матери Генриха, и Генрих простил бы ему за это любую слабость. – Эджкомб, ты будешь присматривать за снабжением войск. Вы все знаете мой обычный приказ. В нем нет изобилия положений: никакого насилия, поджогов и драк между различными отрядами войска. В стране не должно быть никакого нарушения спокойствия. Каждый, кто не призван на службу, должен заниматься своим обычным делом. Есть вопросы?

Вопросов не было. Большинство из этих деталей было проработано ранее, и сейчас было ясно, что это совещание было созвано скорее для того, чтобы захлопнуть в ловушке Стэнли.

– Отлично, – продолжил король, – те из вас, кто отправится для несения службы в графства, будут посылать мне письменный отчет о своем продвижении по стране… ежедневно.

Раздались приглушенные вздохи, после того, как Генрих отпустил их, но возражений не было. Им нужно написать только один отчет в день, а королю придется их читать дюжинами.

– Нед, – мягко добавил Генрих, – напомни мне написать этому идиоту Девону, что он должен делать то же самое. Вероятно, – рассмеялся король, – он задумает избежать этого в суете, но я не могу отказаться от удовольствия созерцать его каракули. Они доставляют мне самое большое наслаждение, хотя временами я совершенно не понимаю, что он имеет в виду. В этом, должно быть, есть некоторая прелесть. Молюсь богу, чтобы Девон никогда не додумался нанять писаря.

Сведения поступали из Ирландии день за днем. Архиепископы городов Арма и Клогер остались верными и выступили против узурпатора. На юго-востоке, где было сильным влияние Батлера, понадобились в определенной степени приказы графа Ормондского, главы семьи. Килкенни, Клонмелл и несколько других городов закрыли свои ворота и отказались помогать мятежникам. Уотерфорд бросил вызов графу Килдарскому, одному из главных сторонников лже-Уорвика. Но это было каплями, выпавшими из ведра, которое быстро наполнялось.

Четвертого июня захватчик высадился вблизи Фернесса с двумя тысячами фламандцев и почти шестью тысячами ирландцев. Генрих не пытался препятствовать их высадке, в основном из-за отсутствия флота. Тем не менее, когда шестого числа было получено об этом известие, он объяснил своим людям, что в своих поступках он руководствуется здравым смыслом, и напомнил им свои слова о том, что деятельность ирландцев против него приведет к их подчинению ему.

– Ни один не вернется в Ирландию, – холодно заметил он, – или, возможно, один из сотни. Ирландцы больше не будут играть в эти или подобные им игры. Они поверят мне, когда я пришлю приказ подчиниться или быть убитыми англичанами.

Кое-кто подумал, что лучше было бы говорить об этом после выигранной битвы, но большинство поддержало эту уверенность короля. Его людям также доставила удовлетворение и эта перемена в манерах короля. Все они не одобряли его снисходительность к своим врагам. Они просто не могли понять готовность короля простить тех, кто вредил ему. Многие после прихода к власти объявляли об амнистии, но как только слышались первые звуки протеста, беспощадно подавляли их. Генрих же вел себя неестественно, ни один король не объявлял подобно ему об одном помиловании за другим. В этот час вместо разговоров о глупых детях и мягком обращении король говорил об убийстве, и его глаза были твердыми холодными, как сталь.

Было невозможно скрыть от Элизабет известие о случившемся. Подробности могли содержаться в секрете, но основной факт того, что армия захватчиков высадилась в Англии, не мог быть скрыт. Генрих весьма неохотно пошел этим вечером к жене, чтобы пожелать ей спокойной ночи и одновременно попрощаться.

Он знал, что Элизабет сможет проникнуть за его маску самоуверенности и прочтет за ней полубезумный страх, владеющий им. Она распространит его страх повсюду, поддастся ему сама, а он не хотел этого. Совсем не данное им обещание, и не мысль об утешении Элизабет вели его теперь по длинному коридору к ее апартаментам в то время, как весь замок спал. На самом деле он решил позволить себе небольшую сцену, написав затем длинное письмо с извинениями и признанием в любви. Привычка, которая была сильнее его воли, не давала ему уснуть, и, лежа в кровати, Генрих видел перед собой в темноте мертвое лицо своего ребенка.