Элис Дункан - Мой милый плут

Молитва преподобного Топпинга, по всей видимости, сумела дойти и до индейских языческих душ, поскольку Солнечный Глаз прищурился и заметил:

– Мистер Топпинг хорошо говорил. Жаль, что он не играет в покер. У него получилось бы.

– Да, он хорошо говорил, – согласилась Одри, поднимая глаза на непроницаемое лицо Солнечного, словно изваянное из старинной бронзы.

После небольшой паузы на сцене вновь появился мистер Унтермайер – на этот раз только для того, чтобы торжественно объявить:

– А теперь, леди и джентльмены, для вас будет играть духовой оркестр города Америка-Сити!

Ни в самом Розуэлле, ни в Арлетте, куда регулярно доходили письма от розуэллских друзей и родственников, давно уже не осталось человека, который не был бы наслышан об этом легендарном оркестре, но далеко не все могли познакомиться с его игрой и по достоинству оценить ее. Слова мистера Унтермайера вызвали в толпе буквально шквал аплодисментов.

Такой прием немало поразил Чарли. Он с волнением окинул взглядом волнующееся море лиц, увидел сотни горящих глаз, глядящих на сцену, и к горлу его вдруг подкатил комок. Да, именно ради таких минут и нужно жить на свете! Что может быть дороже для артиста, чем аплодисменты зрителей и присутствие любимой девушки в зале? Ничего.

Тут в поле зрения Чарли оказался самый ненавистный для него зритель – Фермин Смолл. Он скромно стоял в сторонке, под деревом, и разговаривал о чем-то со своей собеседницей – тощей и злобной на вид. Время от времени Фермин поднимал голову и бросал кровожадные взгляды в сторону сцены.

Все это совсем не понравилось Чарли.

Но, может быть, он просто стал слишком мнительным и готов видеть опасность даже там, где ее и в помине нет? – Чарли тряхнул головой, отбрасывая в сторону все посторонние мысли, мысленно перекрестился и начал отсчитывать такт:

– Раз! Два! Раз-два-три-четыре!

И грянул “Америка-Сити квикстеп” – пьеса, которую написал сам Чарли. Давным-давно написал, еще до войны.

Зрители, казалось, сошли с ума. Последние такты квикстепа буквально утонули в визге, криках и аплодисментах. Воодушевленные таким приемом, музыканты заиграли “Огненную польку”. После нее, едва переведя дыхание, они перешли к композиции Стефана Фостера.

Все это были вещи старые, игранные сотни раз, но концерт есть концерт, и нервы порой подводят даже самых бывалых артистов. Сегодня они подвели Пичи Джилберта. Он просчитался, выбился из ритма в первых тактах “Джонни”, но сумел справиться с собой, нагнал ушедший вперед оркестр и достойно занял свое место в общем строю. Чарли обвел друзей взглядом. Он чувствовал себя их лидером и знал, что никогда не бросит и не предаст их. Никогда.

Так же, как и они его самого.

Музыканты и сами попали в волшебные сети музыки, которую они играли. Это было заметно по тому, как раскраснелись их лица, заблестели глаза. Они сыграли увертюру из “Вильгельма Телля”, и “Потерянную мечту”, и “Лауру”, и “Лорену”, и “Давным-давно”.

И вот настала минута, которой так долго ждал Чарли. Он вышел вперед, на авансцену, и медленно поднес к губам свой корнет. Нашел глазами Одри, не сводившую с него восторженных глаз. Улыбнулся, набрал побольше воздуха в грудь и заиграл первые такты “Лесного квикстепа”.

После того как мелодия стихла, зрители несколько секунд оставались в молчании, чтобы потом взорваться бурей аплодисментов.

Только настоящий артист знает цену подобной паузы. Точнее говоря, знает, что тишина, стоящая в зале после окончания номера, – самое высокое признание его мастерства.

Однако это еще не было окончанием концерта. Просто своей музыкой Чарли сказал то, чего не мог сказать словами. Он говорил – а точнее играл – о своей любви и признательности к славным обитателям Розуэлла и о своей надежде на то, что вместе с ними он сможет начать теперь новую жизнь. И музыканты отлично понимали, что хотел сказать Чарли, и помогали ему излить свои мысли в музыке – то величественной, как гимн, то озорной, словно дружеская шутка.

Переждав аплодисменты, Чарли вновь поднял свой корнет, и поплыли торжественные звуки “Влюбленной нимфы”. Внезапно к музыке присоединился звучный тенор мистера Топпинга, а за ним старинную песню подхватили десятки голосов.

У Чарли сжалось сердце и холодок пробежал по спине. Такого успеха у них еще не было. Теперь Чарли понимал смысл выражения “звездный час”. Да, это был их звездный час, и так не хотелось, чтобы он когда-нибудь подошел к концу!

Но вот отзвучала последняя нота, и Чарли выступил вперед, раскланиваясь направо и налево со счастливой улыбкой на губах, с глазами, полными горячей влаги.

Аплодисменты, крики, маленькие букетики цветов, летящие на сцену, – все это было, и все это промелькнуло как один миг. Не переставая улыбаться и кланяться, Чарли отыскал среди зрителей Одри и призывно протянул к ней руки. Она поняла и, пробившись сквозь толпу, взбежала по ступенькам на сцену и бросилась в объятия Чарли.

Этот поступок вызвал новый взрыв аплодисментов – ведь об их помолвке давно уже знал весь город.

Вслед за Одри на сцене появился и сияющий мистер Топпинг. Он обернулся к зрителям и воздел руки, призывая всех к тишине. Преподобному пришлось дожидаться ее довольно долго, но вот наконец утихли последние аплодисменты, и мистер Топпинг заговорил:

– Леди и джентльмены, я думаю, что выскажу наше общее мнение: такого потрясающего события, как сегодняшний концерт, в нашем городе не было еще никогда.

В ответ раздались аплодисменты. Чарли и Одри посмотрели друг другу в глаза и счастливо улыбнулись.

Мистер Топпинг снова успокоил толпу и воскликнул:

– От имени епископальной методистской церкви я выражаю мистеру Чарли Уайлду и его оркестру глубокую благодарность за то, что они своим выступлением украсили наш весенний праздник. Спасибо!

Новые овации.

– Ну, и прежде, чем мы с вами перейдем к ленчу и благотворительной распродаже, у меня есть еще одно сообщение, которое, я уверен, порадует каждого из нас. – Он сделал многозначительную паузу. – Мне доставляет огромное удовольствие сообщить всем вам о том, что в скором времени предстоит венчание мисс Адриенны.

– Эй, погодите-ка минутку, преподобный! Зрители напряженно замолчали, ища глазами того, кто это сказал. Впрочем, искать говорившего долго не пришлось, он уже сам вышагивал к сцене на своих длинных ногах. Да, конечно, это был он, Фермин Смолл, печально знаменитый розуэллский шериф.

Фермин пробирался к сцене, не глядя по сторонам и таща за собой, словно на буксире, Пэнси Хьюлетт, Чарли следил за его приближением с ужасом и все сильнее сжимал лежащую на плече Одри руку. Сердце у него сжалось от дурного предчувствия.