Эльза Вернер - Эгоист

– Совершенно верно, я этого тоже боюсь, и именно потому не хотел бы легкомысленно поставить на карту эти выгоды.

В его глазах при последних словах вспыхнул странный огонек. Джесси этого не видела, она вновь склонилась над листом бумаги и снова усердно принялась рисовать, но карандаш дрожал в ее руке, движения становились все более поспешными и нетвердыми.

Густав некоторое время смотрел на нее, а затем опять поднялся и, подойдя к Джесси, произнес:

– Нет, мисс Клиффорд, как хотите, а нельзя допустить, чтобы вы так искажали перспективу… Пустите-ка меня на минутку!

С этими словами он взял у нее из рук карандаш и принялся исправлять рисунок. Джесси намеревалась резко запротестовать, но уже в следующую минуту заметила, что ее карандашом водила очень опытная рука и что несколько твердых штрихов совершенно преобразили рисунок.

– Да ведь вы утверждали, что не умеете рисовать! – воскликнула она, колеблясь между гневом и удивлением.

– Это всего лишь дилетантство, которое я не осмеливаюсь выдавать за талант, оно должно подкреплять мою критику. Вот пожалуйте, мисс Клиффорд! – И Густав подал девушке рисунок.

Джесси молча взглянула на лист бумаги, а затем перевела взгляд на своего собеседника.

– Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказательство которой вы только что дали. У вас масса всевозможных талантов, мистер Зандов!.. Вы – политик, журналист, художник…

– И купец! – дополнил Густав. – Вы забываете самое главное, чем я более всего выделяюсь. Да, я своего рода универсальный гений, но, к сожалению, разделяю судьбу каждого гения – меня не признают современники.

Его полуиронический поклон в сторону девушки показывал, что в настоящий момент он и ее признает подобной «современницей».

Джесси ничего не ответила на его замечание и принялась складывать рисовальные принадлежности.

– Становится немного свежо, мне лучше будет вернуться домой. Пожалуйста, не беспокойтесь, я пришлю за этими вещами лакея, – сказала она и, легким движением руки отклонив помощь Зандова, взяла со стола рисунок и вышла из беседки.

Густав смотрел ей вслед, качая головой.

«Я, кажется, серьезно попал к ней в немилость, – подумал он. – Уже несколько недель она совершенно не похожа на себя. Я предпочел бы вынести самые гневные слова относительно моего эгоизма и бессердечия, нежели эту холодную сдержанность и горечь. Кажется, и для меня наступила крайняя пора прояснить истину. Но нет, я не смею рисковать будущим Фриды. Слишком быстрое развитие событий может привести к катастрофе и погубить все».

Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:

– А, ты уже здесь? А где же дамы?

– Мисс Клиффорд только что покинула меня.

– А мисс Пальм?

– По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.

Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида, против обыкновения, не вышла встретить его.

– Я с самого утра не видел тебя, – недовольно обратился он к Густаву. – Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?

– Во-первых, я был у банкира Гендерсона.

– Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.

– Ну, конечно, по поводу займа, – подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что оставлял брата в заблуждении относительно своего делового усердия, хотя при обозрении галереи банкира не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:

– Кроме того, пришлось заняться одним делом частного свойства. При последнем визите к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и почувствовала к ней сильнейшую симпатию. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Мисс Клиффорд тоже с первого же момента стала другом этой девушки.

– О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, – возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали кого-то на берегу. – За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.

– И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.

Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.

– В этом юном существе так много свежести, невинности! – произнес он. – Оно невольно напоминает другому его собственную юность. Эта девушка еще так твердо держится своих романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем иной. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но, когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.

Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, расслабленно-мягкое звучание, которого близкие никогда прежде не слышали и которое являлось как бы отголоском далекого прошлого. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал, ведь как раз то, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно определяя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.

Густав тоже почувствовал это противоречие и с легкой усмешкой ответил брату:

– Да ведь все это не должно было бы представляться тебе новостью. Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.

– Джесси всегда была любимицей своих родителей, – холодно возразил Франц Зандов. – Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее – белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка – и с тех пор, как она выросла, мы совершенно отдалились друг от друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь в ней немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что нахожу в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже просто устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.