Иван Яцук - Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

– Тебе, дядя, что ни скажи – все не так, – капризно вскичал Петр, который все больше не терпел возражений.– Сами будем учиться, сами будем растить мастеров. – Царь гневно стукнул кулаком. – Готовь сто человек боярских сынков, готовь списки, кто нам более всего нужен, пошлем в Европу уму-разуму набираться.– Петр вскочил и нетерпеливо заходил по комнате.– Вот еще что: готовь великое посольство в Европу. Путь выбери такой, чтобы поболее государств охватить. Хочу своими глазами посмотреть, что в Европе делается. Здесь на Кукуе иностранцы всякие побасенки про свои страны рассказывают. Чудно, и верится с трудом. Поедем к бранденбургскому курфюрсту сперва, раз он так желает нас видеть. Кое-что прикупим.

– Казна пуста, Петр Алексеевич, – простонал Нарышкин.

– Ничего, ничего, – успокоил его Петр,– она всегда пуста, сколько я знаю. Прекратить все расходы, кроме флотских. Прижми бояр моим именем.

– Насчет детей боярских, государь, – боязливо сказал Нарышкин, зная, что царь не любит возражений, но одновременно представляя, какую бурю боярского возмущения придется выдержать.– Может,сперва охотников поищем, а уж потом …

– Дядя, ты, верно, белены объелся, – грозно ответил царь.– Какие охотники? Сам говоришь, что надобно скоро двигаться в Европу. Ежели у каждого спрашивать – через пять лет поедем. Выезд назначаю через два месяца. И чтоб все были здоровы умом и телом, калик не брать, подлых не брать. Будут возмущаться – приходить с гвардейцами, отцов потчевать батогами, самых буйных – ко мне. И смотри у меня,– Петр пригрозил дяде кулаком.

Через неделю по Москве пошел стон и плач. Это из теплых родительских объятий вытаскивали боярских недорослей. В положенный срок сто юношей отправили, как на смерть, за границу. Степенные отцы семейств и родов пытались обращаться к царю: « Не вели, государь мой батюшка, в злые, неверные страны-грязи сына мово посылати, не разреши заразы ему западныя прикасатися, гноем ихним обмазатися, неверием черным захворати…». Среди отправляемых был один только доброволец – Петр Андреевич Толстой. Он, наоборот, с плачем просил взять его в заветную сотню.

– Петр Андреевич, вам впору внуков няньчить, – раздраженно говорил Нарышкин, затравленный боярскими жалобами на несправедливый отбор их чад.– Из молодых никто не хочет ехать, а тут вы досаждаете. В насмешку, что ли?

– Лев Кириллович,– со слезами умолял Толстой,– с детства хотел, как лучше послужить отечеству и царю-батюшке.

–Знамо, как ты хотел,– насмешливо отвечал дипломат, намекая на родство к Милославским – заклятым врагам Нарышкиных.

– Было, Лев Кириллович, было, – соглашался Толстой.– Но сейчас я хочу посмотреть чужедальние страны, обучиться корабельному делу. Всю жизнь мечтал.

– Вся твоя жизнь уж и прошла, отмечтался, Петр Андреевич,– возражал Нарышкин.– Еще три года учиться, С белой бородой приедешь. Что мне государю докладывать? Казенные деньги проедать поедешь?

– На свои деньги буду учиться. – поспешно заверил Толстой.– Возьми, Лев Кириллович, богом прошу. Что касаемо возрасту, то я еще очень справный, смотри.

Боярин стал приседать, наклоняться, напрягал руки, показывая, какой он еще ловкий.

– Ладно,– устало согласился Лев Кириллович.– Возьму сто первым. Учти, будешь учиться за свой кошт.

– Хорошо, хорошо. – радостно согласился Толстой.

Энтузиазм боярина объяснялся просто. Петр Андреевич в городке, где он был воеводою, заелся с одним из стрелецких начальников, который пригрозил, что расскажет, когда поедет в Москву, как Толстой совал ему деньги, чтобы стрельцы кричали за Софью.

Ко всему тому начался розыск по делу полковника Цыклера – одному из вернейших слуг царевны Софьи. Полковник, правда, одним из первых пришел под Троицу, но Петр уже знал цену такому быстрому переходу от врагов в союзники и недоверял Цыклеру, а потому после Азова послал его строить новую крепость Таганрог. Условия жизни были тяжелые, и Цыклер не выдержал: выходило, что вместо награды за верность его превратили в тягловую лошадь. Полковник стал бранить Петра почем зря, подбивать стрельцов на неповиновение. Тут его и схватили. А полковник многое знал о степени истинного участия Петра Толстого в событиях 1682года. Что полагается за такое участие, хитрый боярин знал хорошо.

Вот и стал Петр Андреевич, которому уже перевалило за пятьдесят, на коленях проситься на учебу в заграницу, только бы чаша государевой мести его миновала, только бы памятью былое заросло, только бы тебе никто не напомнил, что стрельцов науськивал и старине предан в глубине души своей, хоть и парик напялил. Лев Кириллович, человек незлобивый, конечно, не знал всей тяжести вины боярина, потому и решился определить Толстого в товарищество, направляемое в заграницу: вдруг кого-то недосчитаются, тогда и Толстой пойдет в общий счет – приказ-то царя надоть исполнять неукоснительно.

Следует отметить, что Петр Андреевич сполна оправдал оказанное ему доверие. Будучи уже в летних годах определен юнгою на корабль, он досконально изучил матросское дело, храбро отбивал абордажные атаки пиратов, стал помощником капитана, и его не хотели отпускать с корабля.

Боярин с перепугу овладел итальянским и французским языками и только боялся вестей из России. Для себя он твердо решил, что ежели будут вызывать на родину досрочно, то останется в Италии.

Но судьба и на сей раз багосклонно отнеслась к счастливцу. Молодого царя мало интересовала судьба незначительного боярина, хотя его имя однажды и прозвучало на допросе. Петр лично пытал Цыклера, добиваясь от него новых сведений об участии царевны Софьи в заговоре.

Полковник, теряя власть над собой от жестоких истязаний, стал послушно бормотать то, что от него требовали. Но больше все-таки Цыклер говорил о злоехидных происках Милославского. О Софье говорил вскользь, но и того хватило, чтобы привести Петра в состояние белого каления. «Сука, блядь последняя, – кричал царь вне себя в присутствии Голицына, Льва Кирилловича и других самых близких бояр.–На помост ее. Сколько еще я буду слышать о тех стрельцах, о моем убиении? Отрубить ей голову, убить ту змею подколодную.

– Невозможно, Петр Алексеевич,– возражал Нарышкин – единственный, кто мог возражать, когда царь находился в таком состоянии.–На нас вся Европа смотрит, все королевские дворы будут возмущены. Царская кровь все-таки, не дело подлым людишкам царскую голову рубить.

– Якову же отрубили!– гремел Петр, вспоминая о казни английского короля Якова Первого Кромвелем. Напоминания о недавних событиях по-прежнему мутило его сознание, приводя в ярость и возбуждая старые страхи.– Приказываю строить помост. Я сам отрублю ей головешку, чтоб почетнее было. Завтра же.– Петр неистово топал ногами, лицо тряслось в судорогах, изо рта пошла пена.