Елена Арсеньева - «Тело твое, косы твои…» (Ксения Годунова, Россия)

Не передумал. В комнату ворвался князь Мосальский — глаза так и скачут, рот в струнку:

— Пришло твое время, Ксения Борисовна!

За ним вбежали горничные девки, подхватили Ксению с постели, поволокли под руки в сени, оттуда в придомную баньку. Уж ее мыли-мыли, терли-терли, розовыми водами ополаскивали, не давали отдышаться. Наконец до скрипа промытые, влажные волосы заплели в две косы. Принесли одежду. Ксения так и ахнула, узнав свой любимый сарафан — шелковый, темно-синий, с вышивной вставкою от груди до подола, и еще по подолу вышивка. Как же нравилось отцу, когда Ксения надевала этот сарафан!

Слезы навернулись на глаза, но тут же высохли, когда в ошеломленную голову прокралась мысль: для чего ее намыли, для чего волосы заплели, для чего нарядили. И ларец зачем подали, в котором держала она свои наилучшие украшения: серьги, ожерелья, запястья и перстни, — выбирай, и зеркало принесли…

«Настал час!» — сказал Мосальский. Знать, и впрямь настал…

И все же Ксения гнала от себя эту мысль. Даже когда карета повезла ее вместе с князем Василием Михайловичем в Кремль. Даже когда повели ее по знакомым коридорам и переходам. Даже когда распахнули двери в просторную баню, в которой, знала Ксения, любил иногда париться отец. Для него баня и была нарочно выстроена: не как русская, а с какими-то хитрыми иноземными приспособлениями.

— Зачем в баню? — спросила Ксения, полуобернувшись к Мосальскому. — Я же только что…

И осеклась: Василий Михайлович, минуту назад следовавший на полшага позади, исчез. Дверь за спиной Ксении оказалась заперта.

Вдруг донесся громкий смех. Женские заливистые голоса сплетались с мужскими, басовитыми.

Ксения отскочила к стенке, забилась в угол. Прижала руки к сердцу: чудилось, оно вот-вот выскочит.

Отворилась тяжелая дверь, откуда понесло сырым горячим паром, и в предбанник вбежали три девки. Они были наги, мокрые; распаренные тела сверкали округлостями грудей, бедер, плеч; сырые косы змеились по спинам. Девки показались Ксении необыкновенно красивы — и в то же время страшны, словно ведьмы. Нет, водяницы-русалки! Вот именно: они были похожи на русалок, в которых, как известно, обращаются девушки, умершие от несчастной любви. А потом они безудержно веселятся и норовят вовлечь в свои объятия всякого пригожего молодца, чтобы защекотать его, зацеловать, залюбить до смерти.

Однако двое мужчин, которые появились в предбаннике вслед за развеселыми девками, меньше всего походили на покойников. Их статные тела были распарены до красноты, лица сияли здоровым румянцем, а зубы сверкали в улыбках.

Ксения какое-то мгновение оцепенело смотрела на полуголых мужчин. Чресла, правда, были прикрыты исподниками, однако натянули их мужчины на мокрые тела, поэтому они почти не скрывали ни мускулистых ног, ни обтянутого тканью, возбужденного естества.

— Что загляделась, Ксения Борисовна? — спросил один из мужчин, ростом повыше, черноглазый и черноволосый. Торс его густо порос черной шерстью. — По нраву я тебе пришелся?

Ксения его узнала. Не раз видела во дворце молодого воеводу Петра Федоровича Басманова, возвышенного ее отцом (род Басмановых, прежде бывший в несравненной милости у царя Ивана Грозного, потом впал в долгую опалу). Да, помнится, покойный брат Федор обещал ее в жены этому человеку, надеясь, что тот спасет его шаткий трон, его царство от самозванца. Ни мать, ни брат не спрашивали согласия Ксении на брак с Басмановым — да какое им всем было дело до ее согласия!

Второй был Мишка Молчанов, виденный мельком при отцовом дворе. Теперь они оба, что Басманов, что Молчанов, — первые сподвижники самозванца.

Что с ней сделают эти двое, как натешатся? Обратят в игрушку своих прихотей? Или, не получив чаемого удовольствия, просто-напросто перережут ей горло?

Тошнота накатила, вновь начала обморочно кружиться голова.

— Эй, девки! Евины дочки! — воскликнул вдруг Басманов. — Что стали? Разве не видите — новая подружка ваша закручинилась, запечалилась? А ну, нарядите Ксюшеньку, как следует в бане быть наряженной, да поднесите ей для возвеселения души чарочку-другую!

Девки, притихшие было в уголочке, со всех ног кинулись к гостье, и не успела та и глазом моргнуть, как сарафан, рубаха и исподняя сорочка слетели с нее, и оказалась она раздета донага. От изумления, от неожиданности, от потрясения и испуга Ксения даже сопротивляться не могла: только вяло отмахивалась, бормоча коснеющим языком:

— Оставьте! Христа ради, оставьте! Да пустите же меня!

Наконец-то девки отступились от нее, явно довольные делом своих рук. Басманов и его сотоварищ по блуду смотрели вприщур, тяжело дыша. Потом Молчанов сделал шаг вперед.

— Не-ет, Мишка, — протянул Басманов, хватая его за руку, — моя она будет! А сунешься вперед меня, хрип перегрызу.

— Ой, не шибко заносись, Петр Федорович, — не то насмешливо, не то чуточку обиженно ответил Молчанов. — И на хрип мой зубов не востри. Сдается мне, что нам с тобой лишь о втором да третьем череде спорить придется! — И он кивнул на дверь, отделявшую помещение мыльни от предбанника.

В ту минуту дверь из мыльни резко распахнулась, и на пороге в клубах горячего пара показалась фигура невысокого мужчины, одетого, вернее, раздетого так же, как и Басманов с Мишкою. Он поддерживал под руку пышнотелую девушку с мокрыми, полурасплетенными косами. Девушка была то ли усталой до полусмерти, то ли пьяной. Ноги ее подкашивались, глаза блуждали. Незнакомец заботливо довел ее до лавки, на которую она плюхнулась, словно ком сырого теста. Прислонилась к стене, завела глаза…

Ксения вдруг заметила, что на груди ее, на плечах и животе краснеют какие-то пятна. Да что ж такое? Мерещится ей или и впрямь отчетливо виднеются следы зубов?!

Перевела исполненный ужаса взгляд на незнакомого мужчину: да ведь именно он грыз-кусал измученную деваху, словно кровь из нее пил, жизнь высасывал! Не вурдалак ли стоит перед Ксенией?!

— Дмитрий Иванович, батюшка, — сказал в то мгновение Басманов с долей укоризны. — За что ж ты этак-то уходил бедную девушку? Чем она провинилась пред тобой?

— Да ну, холодная была, как студень, — с досадой ответил незнакомец Басманову, внимательно глядя на Ксению. — Уж я ее грел, грел… Ничего, разошлась, да больно крику много было поначалу. Словно я ее не невинности, а самой жизни лишал. Скучно, не водите мне таких больше. Мне по нраву горячие да смелые.

«Да ведь он в мыльне с девкой спознался блудным делом! — вдруг сообразила Ксения. — Изнасильничал так, что бедняжка на ногах не стоит. И не стыдится злодеяния, а кичится им, словно какой доблестью!»

— Горячие да смелые? — переспросил Мишка. — А вот не пожелаешь ли отведать новенькую? — предложил вкрадчиво. — Только поспеши, государь, на нее уж Петр Федорович зело губу раскатал.