Людмила Гордеева - Иоанн III Великий. Книга 2. Часть 3

Владыка знал, что великий князь любит хорошие подарки, что глаза его добреют при виде золота и других ценностей. Стало быть, помочь ему могла лишь общегородская казна, которая хранилась при храме Великой Софии. Феофил приказал позвать казначея и один, с небольшим светильником в руках, спустился в подвал, в тайник, отпер небольшую металлическую дверь, плотно прилегавшую к стене, и зашел в комнату с низкими каменными сводами. Тут он зажег сразу несколько огромных свечей, стоящих в каменных подсвечниках прямо на полу, остановился в центре, оглядел высокие поставцы и большие кованые сундуки, тяжело вздохнул.

За последние годы, а точнее, с 1472 года, с тех пор, как Иоанн начал совершать на Новгород свои походы, эта казна заметно оскудела. То и дело приходилось задабривать его не только серебром и золотом, но другими подношениями, да не какими попало, а лучшими изделиями. При мысли о том, сколько драгоценностей потеряно, сердце Феофила сжималось. Сколько же прекрасных творений перекочевало в великокняжескую казну! Бочка хрустальная в серебре – дар немецких купцов. Как хороша она была при дневном свете, как переливалась, играя под солнечными лучами, да и при свечах, а сколь искусной была ее оправа драгоценная! А кубки золотые да серебряные! Один другого лучше. А ковши, а миски тяжеленные, искусно выделанные. И все из серебра и золота. О Господи! Что уж говорить про старые иконы и книги с оправами из золота и каменьев многоцветных… Ох, горе горькое! Не счесть утрат невосполнимых.

Конечно, казна пополняется, не перевелись еще мастера в Новгороде. И купцы иноземные, и посланники продолжают еще приезжать и подарками радовать. Да разве восстановишь старинную чудотворную икону с изумрудами и рубинами? Разве получишь вновь диковинное яйцо невиданных на Руси размеров в роскошной оправе, на которую ушло семь гривенок серебра? Одно утешение: удивили государя великого князя, порадовали, глядишь, смягчился он к народу, к Великому Новгороду, послабление сделал. Часть земель монастырских, которые хотел поначалу забрать, вернул, половину владений архиепископских оставил, дань уменьшил…

Вот и теперь нужда приспела, надо задобрить злодея ненасытного на прощание, да если размягчится, за Репехова попросить. Чем же подмаслить его?

Феофил для начала раскрыл скрипучие – опять не смазали! – дверцы поставца, оглядел все, что стояло на полках. Снял тяжелую серебряную миску весом в одиннадцать гривенок с цветочным орнаментом по краю, новгородской работы, отставил на небольшой массивный стол у стены. Еще постоял, поглядел, подумал, выбрал под стать ей и кружку, которую с трудом удерживала рука, – посуда для богатыря. Ее внешнюю сторону украшали литые контуры зверей, а по краю шла надпись церковнославянской вязью.

Феофил услышал шум отворяемой двери и обернулся. В хранилище вошел его казначей отец Сергий, пожилой монах в черной рясе с непокрытой головой. Он держал в руках объемную книгу с описью всего епархиального имущества. Сведения о каждой ценности, по мере их поступления в казну, заносились на ее страницы, а в случае передачи или дарения там также отмечалось: кому, когда и зачем. Учет велся строгий, ни одна мелочь бесследно не исчезала, хотя, безусловно, и отец Сергий, и сам владыка Феофил знали много способов умыкнуть понравившуюся ценность. Но оба они были иноками и не имели иных привязанностей, кроме Святой Софии, а стало быть, и нужды что-то прибирать к рукам. С собой ведь в иную жизнь ничего не прихватишь – голая душа отходит. К тому же должность архиепископа – пожизненная, и, выходит, казна до самой смерти в его же руках останется, и главная его задача, – богатства города и Святой Софии сохранив и приумножив, – передать преемнику. Оттого воспринимал он казну как свою собственную, оттого с болью отдавал из нее каждую ценность.

Отец Сергий положил принесенную книгу в кожаной обложке на стол рядом с отобранными изделиями, вздохнул:

– Ох, нужда-нужда, грехи наши тяжкие!

– Передал старостам, чтобы срочно деньги с народа собирали?

– Передал, как же, уже давно собирают. Стонет народ, иные последнее отдают, у соседей занимают. Да куда же деваться? – отец Сергий медленно сел на лавку, сгорбив спину, и вновь тяжело вздохнул. – Чую я, не оставит теперь нас великий князь в покое, пока все соки не выпьет. Вон какой тяжкий оброк наложил! И не уедет ведь, пока сполна не насытится!

– Да уж, придется платить. Тут дело такое: золота пожалеешь – без головы останешься, – рассудил вслух Феофил. – Как бы ни пришлось нам часть золота из тайников доставать.

– Ни в коем случае, там запас неприкосновенный, и так обойдемся, соберет народ сколько надо!

Речь шла о тайниках, с древних времен устроенных в стенах самой Святой Софии. Там хранился неприкосновенный запас монет и драгоценностей, сберегавшийся и пополнявшийся также издревле. Об этом запасе знал обычно лишь архиепископ и, принеся страшные клятвы о сохранении тайны, кто-то из доверенных его лиц, чаще казначей. Там же, в укрытии, вместе с деньгами и драгоценностями лежала и опись этого имущества. На всякий случай секретная запись о тайниках и месте их расположения имелась и в общей учетной книге, но о ней знали лишь несколько надежных людей, и далеко не каждый мог ее расшифровать.

Архиепископ достал еще один складной кубок из серебра в семь гривенок и закрыл поставец.

– Ныне серебром одним не откупишься, – сказал он, поставив кубок на стол.

Он подошел к сундуку, окованному толстыми листами металла – для прочности, от пожаров и воров. Тут хранились самые ценные произведения рук человеческих, в основном из золота. Снял с пояса еще один ключ, отомкнул висячий замок размером с большой мужской кулак, отворил крышку. Внутри лежали десятки разных коробочек, больших и малых изделий, аккуратно завернутых в тряпицы или куски кожи и навалом сложенных в нескольких отделениях сундука. Начал бережно перебирать его содержимое. Иные изделия покоились здесь уже не один десяток лет.

Руки непроизвольно взяли изящную длинную коробочку, обтянутую сафьяном, и открыли ее. На темном дне лежало дивное женское ожерелье из рубинов, изумрудов и алмазов, оправленных в золотую скань. Как оно попало сюда – ему было неведомо, оно досталось казне от предшественников. Может быть, какая-то вдова уплатила этим ожерельем налог или покрыла им долги, а возможно, вложила его на поминание кого-то из близких, – кто теперь скажет! Но Феофил – прости его, Господи! – столько раз представлял это ожерелье на белой шее Марфы-посадницы! Все выбирал момент преподнести ей подарок, да так и не решился. Самое большое, что мог позволить себе он, старый грешник, это лишь несколько раз по-отцовски обнять Марфу за плечи, либо погладить осторожно по спине. И заключилась в этих его нескольких жестах вся накопленная за длинную жизнь ласка к женщине, весь его, вечного затворника, любовный опыт, вся его мужская страсть. Где-то ты теперь, Марфа? Вот оно чем обернулось, бабское твое честолюбие! Весь свой дом разорила, всю семью своими руками порушила. Спаси тебя Бог.