Марина Снежневская - Снежные дороги судьбы

Она испуганно вскрикнула.

Что же это будет?! Выходит так что тело её уже не будет ей принадлежать а станет полной собственностью этого мерзавца, этой похотливой скотины – Корфа! Он будет делать это … С ней!!! Каждую ночь! Нет – такое невозможно представить! В ужасе и отвращении Маша спрятала лицо в ладони.

От горьких мыслей её отвлекли шаги в коридоре. Она быстро надела сорочку и залезла под одеяло.

– Машенька, ты не спишь? Можно войти?

Это была тетя Капитолина. Когда она открыла дверь, Мария как ни в чем не бывало сидела среди подушек с томом Эжена Сю в руках.

– Маша, с тобой все благополучно?

– Все хорошо, тетя. Я просто… немного расстроилась во время чтения завещания.

Капитолина Ивановна кивнула.

– То-то я смотрю ты держишь книжку вверх ногами. Ну я тебя могу понять. На твоем месте я бы тоже расстроилась. Я решительно не понимаю, почему твой батюшка – царствие ему Небесное! – написал такое завещание. Но ничего не поделаешь, нам остается только выполнить его волю. Хорошо еще, что есть отсрочка – траур как никак.

– Тетя, мне не нужно никакой отсрочки – ни пяти месяцев ни даже пяти минут! Я никогда не выйду за этого… Корфа! – вскрикнула Мария..

Капитолина Ивановна выдержала паузу и сказала:

– Машенька – что тебе сказать? Я понимаю тебя – я в конце концов сама выходила замуж за человека которого не любила. Но вот жива как видишь! И потом – как бы то ни было, дорогая племянница, я считаю своим долгом напомнить, что деньги – не последняя вещь в этом мире.

– Деньги?! – воскликнула Маша. Не нужны мне эти проклятые деньги…

Тетя Капитолина сурово сдвинула брови.

– Машенька, ты никогда не жила в бедности, поэтому не знаешь, что это такое, не знаешь, как может быть тяжела и ужасна жизнь без средств к существованию. Насколько я не одобряю господина Корфа, настолько же думаю, что тебе следует принять волю отца.

– Но…

– Не спеши что-то решать. Прежде подумай хорошенько.

Тетя Капитолина вышла из комнаты.

Девушка подождала, пока за ней закроется дверь, и зарылась головой в подушку. «Дмитрий, если бы ты был со мной, мне было бы так легко и спокойно. Но тебя нет. Я одна. И не знаю, как мне жить дальше!»

– Что сказать… Не могу вас обрадовать, Марья Михайловна. Если духовная должным образом составлена и назначен душеприказчик, то дело весьма и весьма непросто поправить.

Один из самых знаменитых присяжных поверенных Санкт-Петербурга Иван Иванович Шумков, смотрел на нее с неподдельным сочувствием. Он был похоже искренен, но почему-то и его холеное лицо и роскошный интерьер кабинета с дорогими английскими кожаными диванами и монументальными дубовыми шкафами в которых выстроились золоченые корешки томов Свода законов Российской империи, разнообразных уложений и сенатских постановлений вызывал у неё непонятное раздражение.

– Но ведь главная наследница – я! – воскликнула Мария, чувствуя как сжимается сердце.

Визит к Шумкову стал первым, который она сделала когда более-менее оправилась. Даже на могилу отца не поехала – тем более доктора предписывают не волноваться. Но как тут не волноваться?

– Ну что вам сказать, сударыня, – вновь произнес Шумков. В праве Российской империи есть целый раздел что занимается наследственными делами, и процессы, бывает, длятся годами…

Законные дети, родившиеся в законном браке являются само собой первоочередными наследниками, но наследственные права их не являются безусловными. В вашем же случае… – Иван Иванович со вздохом поправил пенсне в золотой оправе.

Вы конечно могли бы оспорить завещание на основании того что батюшка ваш был так сказать не совсем в здравом уме. Но дела такие долгие и кляузные. Доктора, свидетели… – и доказать что-то будет трудно. Скажу откровенно – если бы я оказался в вашем положении, сударыня, я бы не взялся судиться. Ваш отец мог ошибаться по-человечеству но с точки зрения закона он был в своем праве.

Девушка удрученно молчала.

Как она помнила, у Шумкова была репутация человека исключительно честного, который не опускается до того чтобы лгать клиентам и запутывать их – дабы вытянуть гонорар; и если дело безнадежно – он сразу об этом предупреждал.

Придя домой Мария заперлась в комнате и долго, тихо плакала…

Георгиевское кладбище с окрестными лугами издавна было местом гуляний, питерского люда, коий посещал его на храмовые праздники и родительские субботы. По старинному обычаю в престольный праздник Георгиевской церкви перед воротами кладбища окропляли святой водой домашнюю скотину. Множество народа собиралось в день иконы Смоленской Божией Матери, * когда большой крестный ход шел через все кладбище от Петербургских до Чернавских ворот и далее в деревню Исаковку. По окончании обедни толпа торговцев, большей частью с лакомствами, раскидывала у кладбища свои палатки. Появлялись фокусники, бродячие музыканты, громадная толпа нищих и калек. Тут же на поле располагались со своими вожаками ручные медведи, и вожаки вызывали желающих за плату в двугривенный побороться с «мишенькой»; среди поминальщиков бродили цыганки в пестрых платьях, предлагая погадать.

Для многих мещан да жителей предместий, посещение могилы являлось всего лишь поводом для прогулки на колесном пароходике по Неве. На могиле обычно сидели полчаса-час, а потом шли на большой луг, еще свободный от крестов и намогильных памятников, и здесь поминать «дорогих усопших»; на лугу собиралось множество люду всех сословийк, и эта людская масса пела, плясала, водила хороводы. К вечеру поминающие напившись устраивали драки, и нередко бывало так, что с этого луга они попадали прямо на кладбище…

И сейчас через этот луг, не обращая внимание на редких прохожих, шла обычная девушка, каких в Санкт-Петербурге сотни тысяч – по виду небогатая мещаночка. Черное старое платье и черная косынка на голове – явно еще носит траур. Дочь, а может даже и вдова – смерть не щадит ни родства ни возраста.

Она специально выбрала это платье – самое скромное из тех что было в сундуках тети – ибо в месте где все равны, приличествует скромность.

…Даже в детстве Маша не отличалась особо глубокой верой.

Все же сейчас не замшелый «осьмнадцатый» а то еще семнадцатый век, а время керосиновых двигателей, воздушных и подводных кораблей, могучих пароходов в считанные дни пересекающих океаны и электричества.

Михаил Еремеевич ходил на службы и молебны лишь по большим праздникам – да и то как ей все чаще с годами казалось – лишь по необходимости ибо положение обязывало. Если же кто-то из его знакомых заводил разговоры о вере, он отмалчивался, или отвечал короткой присказкой, что мол церковь не в бревнах а в ребрах.