Стефани Лоуренс - Соблазнительница

Амелия подалась вперед:

— Ее украли из Плейса?

Люцифер кивнул:

— И не только ее. Я взял солонку, и мы отвезли ее в Плейс. Приехав туда, мы обнаружили Гонорию в сильном волнении. В то утро она получила три письма от разных членов семьи, которые ночевали у нее. У всех пропали какие-то небольшие вещицы — севрская табакерка, золотой браслет, аметистовая брошь.

— Это, похоже, все тот же вор, что таскает вещи и в Лондоне. — Люк нахмурился. — Но почему вы проделали такой путь, чтобы рассказать это нам?

— Есть причина, но не будем делать поспешных выводов, потому что, честно говоря, у меня не хватает фактов. Впрочем, причин, по которым я приехал к вам, две. Во-первых, о кражах в Сомерсхэме уже было всем известно, прежде чем Девил и Гонория услышали о них, так что они не смогли сделать вид, будто ничего об этом не знают.

Амелия хотела задать какой-то вопрос, но Люцифер ос тановил ее взмахом руки.

— Факты таковы: если кражи в Плейсе приплюсовать ко всем остальным, то окажется, что есть только одна группа лиц, которая посещала все дома, где пропадали вещи.

В комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Люцифер устремил взгляд на Люка.

— Эшфорды, — произнес Люк ровным голосом. Люцифер пожал плечами:

— Так получается. Девил и Гонория вернулись в Лондон — они сделают все, что могут, чтобы разговоры стихли. К счастью, поскольку сезон практически закончен и если мы сможем быстро справиться с этим — что бы это ни было, особого урона это нам не нанесет.

Люк кивнул с отрешенным видом, затем поднял стакан и выпил бренди в два глотка.

Заговорила до сих пор молчавшая Филлида:

— Ты сказал не все.

Люцифер взглянул на нее и насупился. Затем перевел взгляд на хозяев дома.

— Когда мы обсуждали все это — Девил, Гонория, Филлида и я, — мы забыли, что в комнате находится еще один человек. Бабушка Клара. Она привела всех в замешательство, заявив, что нам может помочь ее няня-компаньонка, которая кое-что видела. Когда мы поговорили с ней, Алторп четко вспомнила один случай.

Это было в ночь перед вашей свадьбой, — продолжал он, — и она поднялась наверх поздно, долго провозившись с Кларой. Она увидела в окно, как некая молодая леди бежит к дому. Дело было ночью. Алторп уверена, что молодая леди была уже не девочка, но еще молода и, судя по всему, очень расстроена. Просто в отчаянии.

— Она смогла описать эту молодую леди? — спросила Амелия.

— Она смотрела на нее сверху и лица не видела. Она заметила только густые каштановые волосы, кажется, доходящие до плеч, на леди был надет плащ, но капюшон упал с головы.

— Каштановые волосы, — пробормотал Люк. И выпил еще.

— Определенно. В этом Алторп абсолютно уверена — не черные и не белокурые. Каштановые.

— Это могла быть одна из моих сестер.

Люк произнес это — вывод напрашивался сам собой. Амелия понимала, чего ему это стоило.

Ни Люцифер, ни Филлида не сказали больше ни слова; они ушли к себе, погруженные в свои мысли.

Теперь, лежа в постели, она смотрела, как Люк медленно идет к ней. Лицо у него было потрясенное; он был далеко — дальше, чем когда-либо с тех пор, как они заговорили о браке.

У нее болела за него душа. Он спас свою семью от краха, к которому привел ее их отец, он почти без потерь провел ее через скандал, связанный с Эдвардом, он упорно трудился и в конце концов вернул все и твердо встал на ноги — и лишь для того, чтобы все его усилия были уничтожены в одночасье!

Угроза была слишком реальна. Если все выйдет наружу, для него это будет серьезный удар.

Она дождалась, пока он уляжется рядом с ней под одеяло, и тогда собралась с духом и спросила откровенно:

— На кого ты думаешь? На Эмили или на Энн?

Немота, которая иногда одолевала его, одолела и теперь.

Он ничего не сказал. Амелия прикусила губу, борясь с непреодолимым желанием заговорить, протянуть к нему руку, чтобы отогнать все свои вопросы.

— Я думаю… — Он замолчал и наконец сказал изменившимся голосом: — Не могла ли это быть матушка?

Он протянул к ней руку, нашел ее пальцы и крепко сжал.

— Я думаю… Ну, ты знаешь, сколько семей оказываются в подобной ситуации, которую они скрывают и о которой никогда не говорят.

Этот вариант не приходил ей в голову.

— Ты хочешь сказать… — она повернулась к нему, придвинулась, ища утешения хотя бы в прикосновении, — что у матушки появилась привычка брать то, что попадется ей на глаза, не отдавая себе в этом отчета?

Он кивнул:

— Девушка, которую видела няня, могла не иметь никакого отношения к кражам.

Амелия подумала о его матери, умной, спокойной и рассудительной.

— Нет. Я не могу себе этого представить. — Она говорила с той убежденностью, которую сейчас испытывала. — Те пожилые леди, которые начинают брать чужие вещи… Судя по тому, что я слышала, они просто рассеянные, и не только в каких-то деталях, но вообще всегда. Твоя матушка на них совсем не похожа.

Он колебался, неуверенный, что стоит признаваться в этом. Но все же сказал:

— Ей многое пришлось пережить за последние годы…

Амелия думала о спокойной силе, присущей Минерве.

Она прижалась к мужу теснее, положила руку ему на грудь.

— Люк, это не она.

Напряжение чуть-чуть отпустило его. Он помог ей угнездиться рядом с собой, обхватил руками.

Принимая ее утешение, ее помощь, не запрещая говорить.

Амелия закрыла глаза, молча вознеся благодарственную молитву, и почувствовала, как его губы зарылись в ее волосах, почувствовала тяжесть его головы, когда он прижался к ней.

Он долго молчал, прежде чем сделать вывод:

— Если это не матушка, тогда Энн.

Они не говорили об этом, но утром заключили молчаливое соглашение, что вместе встретят все, что принесет эта новая угроза их семье, и преодолеют беду.

И Эмили, и Энн бывали во всех домах, откуда исчезли вещи. Невозможно поверить, чтобы Эмили, поглощенная своим романом с Киркпатриком, занималась кражей мелких ценных вещиц! С другой стороны, Энн, такая спокойная и тихая…

Была глубокая ночь, когда Люк спросил:

— Ты хоть немного представляешь себе, зачем ей понадобилось это делать?

Амелия покачала головой, но вдруг задумалась. И в конце концов пробормотала:

— Единственная причина, которая приходит мне в голову, — ей нужны деньги на что-то… на что-то такое, чего она не может попросить у тебя или у матери.

Люк не стал спорить. Но прежде чем оба погрузились в сон, обнимая друг друга, он прошептал:

— Мы не можем заговорить с ней об этом без веских доказательств. Ты же знаешь ее характер.

Он не уточнил свою мысль, но она поняла. Спокойствие Энн было не таким, как у Пенелопы. Пенелопа часто молчала только потому, что не видела оснований тратить время на слова. Энн держалась в стороне, как будто хотела остаться в тени, спрятаться. Энн была от природы нервной; давно стало ясно, что потребуются время и постоянная поддержка, чтобы она чувствовала себя свободно в обществе других людей.