Кэт Мартин - Цыганский барон

— Кэтрин, — повторила Яна. Столько ненависти и презрения было в голосе цыганки, что по спине у англичанки прокатился неприятный холодок. — Не слишком ли пышное имя для грязной шлюхи?

— Нагляделась? — спросил Доминик у женщины. — Так иди к себе.

— Без тебя? Нет уж. Пойдем со мной, и я подарю тебе наслаждение, какое дарила каждую ночь, с тех пор, как ты вернулся к нам.

— Ты с самого начала знала, что это когда-нибудь кончится.

— Верно. Ты из тех, кто любит разнообразие. Но ты умеешь ценить настоящих женщин. Эта драная рыжая кошка мне и в подметки не годится. Она никогда не согреет твою кровь так, как это делаю я. Ты только посмотри на нее: в чем только душа держится!

Яна была близка к истине, У Кэтрин от всего этого закружилась голова, она с трудом стояла на ногах. Кто эта цыганка? Жена Доминика? Его возлюбленная? Что случилось? Он как-то обидел ее?

— Я позабочусь о том, чтобы ты жила хорошо, можешь не беспокоиться.

— Ты ведь привык откупаться, не так ли, Доминик? Заплатил и считаешь, что свободен!

— Я всего лишь забочусь о тебе.

— Ты думаешь, что победила, — воскликнула цыганка, обернувшись к Кэтрин. — А вот и нет! Видит Бог, ты ему скоро надоешь, как надоела я.

Доминик шагнул к темноволосой женщине, сжав кулаки.

— С меня довольно, Яна! Иди в свой вагончик, пока я не потащил тебя сам.

Кэтрин переводила взгляд с цыганки на Доминика. «Ты надоешь ему, как надоела я!» Во рту стало горько. Доминик вернет ее в Англию, можно не сомневаться. Вернет, после того, как получит от нее все, что хочет. С удовольствием избавится от нее. Потом, после того как овладеет.

— Прошу вас меня простить, — произнесла Кэтрин как можно спокойнее (Боже, как иногда трудно держать себя в руках!), — но я устала и хочу спать.

Яна смотрела на нее с лютой ненавистью. Цыганка считала, что Доминик спал с ней, что она ему это позволила, мало того, согласилась с удовольствием! Краска стыда, унижения, досады залила щеки Кэтрин. Она рванулась вперед, и Доминик вынужден был отпустить ее.

— Поговорим утром, — сказал он ей вслед.

Яна стояла около лесенки. Кэтрин пришлось подойти к цыганке вплотную, чтобы забраться в вагончик. И вдруг Яна схватила ее за плечо, развернула соперницу к себе и с размаху залепила пощечину.

— Яна! — воскликнул, бросаясь к ней, Доминик.

Случись такое месяца два назад, Кэтрин бы только заплакала, но сейчас — дело другое. Схватив цыганку за волосы, Кэтрин дернула изо всех сил и ударила в ответ еще сильнее. Яна упала навзничь в грязь. Зеленые пышные юбки ее задрались до самых бедер, обнажая красивые точеные ноги.

— Не нужен мне ни он, никто другой, — прошипела Кэтрин. — Одного хочу: поскорее уйти отсюда, от всех вас, чтобы меня оставили наконец в покое.

— Врешь!

Яна встала и, хмуро глядя на Кэтрин, начала отряхивать грязь, сделала шаг назад, оступилась и снова упала в грязь.

Из тени появилась Перса.

— Что ты буянишь, Яна? — спросила она. — Девчонка ничего тебе не сделала. У моего сына своя голова на плечах. Ему решать, с кем проводить время: с тобой или с ней.

— Не вмешивайся, старуха.

— Иди домой, Яна, — тихо произнес Доминик. — Я хотел, чтобы мы расстались друзьями. Если ты уйдешь прямо сейчас, такое еще возможно.

— Я тебе не какая-нибудь гаджио, мной не покомандуешь!

— Иди в свой вагончик, — повторила Перса, — пока я не напустила на тебя порчу. Смотри, а то как бы тебе не лишиться своих чудных волос!

Яна подхватила руками отливающие синим роскошные волосы и попятилась.

— Ты всегда меня ненавидела. Но уж ни за что не подумала бы, что цыганка может принять сторону гаджио!

— Пошла вон! — крикнула Перса, вытаскивая из кармана юбки сморщенную цыплячью лапку. Длинные черные когти зловеще блеснули в свете костра. Яна, вскрикнув, бросилась наутек. Оглянувшись, она бросила Доминику:

— Ты еще поплатишься за то, что сделал! Ты отдашь больше, чем отдал за эту девчонку. Ты отдашь все!

Мелькнул зеленый водоворот юбок, мелодичный звон монист растворился в ночи. Цыганка пропала.

Доминик обернулся к Кэтрин. Девушка побледнела, ее слегка трясло.

— Кэтрин…

Англичанка подняла руку, словно хотела оттолкнуть непрошеного утешителя.

— Пожалуйста, не надо. Я пойду спать.

— Отпусти ее, — сказала Перса, и Доминик остался на месте.

На негнущихся ногах Кэтрин поднялась в вардо.

— Ну вот, она уже приносит неприятности, — медленно проговорила Перса, выпуская из трубки дым.

Доминик курил сигару, потягивая из оловянной кружки палинку. Ароматный дымок поднимался от горящих поленьев. Где-то ухнула ночная птица.

— В том, что случилось с Яной, нет вины Катрины, — задумчиво проговорил Доминик.

— Нет, она не виновата, только ты виноват. Когда ты остепенишься, мой сын?

— Мы уже говорили об этом. Хватит.

Какое-то время мать и сын сидели молча. Потом Перса сказала, словно угадав мысли Доминика:

— Она не похожа на других женщин вашей крови.

Доминик усмехнулся:

— Точно, ни на одну из тех, что я знал.

— Она работает усердно и никогда не жалуется.

Доминик приподнял бровь. Воистину не всякая удостоится одобрения его матери.

— Тебе она нравится?

— Она — гаджио, — хмыкнув, ответила мать, — а этого довольно, чтобы я презирала ее.

Доминик смотрел в огонь, думая о том, как похожи язычки пламени на буйные кудри Кэтрин.

— Она дала прядь Меделе для ребенка.

— Она знала, что это приносит удачу?

Доминик кивнул.

— Меделе, должно быть, было приятно.

Старая цыганка глубоко затянулась и выпустила кольцо дыма в ночной воздух.

— Почему она убежала? Мы ведь не обижали ее.

Доминик прислонился к вардо. Вагончик был ярко раскрашен: красные и желтые змейки вились по зеленым веткам, обрамлявшим дверь.

— Она хочет домой.

— В Англию?

— Да.

— Тогда возьми ее с собой, когда будешь уезжать. После лошадиной ярмарки.

Доминик кивнул, а сам подумал, что это от него никуда не уйдет. Можно и задержаться.

— Я хочу остаться еще ненадолго.

Перса внимательно взглянула на сына, но ничего не сказала. Доминик был ей благодарен за это. В Грэвенвольде хватало дел: надо было управлять поместьем отца, разводить лошадей. Пока не появилась Кэтрин, Доминику не терпелось уехать поскорее. Но теперь… От материнского взгляда такое не скроешь, как ни старайся.

Будучи ребенком, он каждый год приезжал в табор навестить мать, своих сородичей, и всякий раз возвращение к отцу становилось для него трагедией. Но мало-помалу та жизнь становилась для него все больше своей. Он скучал по книгам, по тому огромному миру, что открыл перед ним отец.

Однако и цена, которую требовала от него та, большая жизнь, была высока. Годы одиночества, оторванности от народа, который был для него родным. Косые взгляды и разговоры, всегда смолкавшие в его присутствии, между слугами, няньками, учителями, теми немногими обитателями дома во владениях маркиза, с которыми ему приходилось общаться и с кем у него никогда не было настоящей близости.