Морган Лливелин - Дочь Голубых гор

Кажак вдруг вскочил на ноги и отбежал в сторону от очерченного светом костра круга. Он тут же возвратился, размахивая мокрым войлочным мешком.

– Ты давал Кажак серебряную чару, – сказал он. – Вот его ответный дар. – Очевидно, восхищенный своим замыслом, он сунул руку в мешок и извлек оттуда человеческую голову.

Он держал голову за запекшиеся кровью волосы, так, чтобы все могли ее видеть. В свете костра обескровленное лицо было пепельно-серым; белки глаз закатились, язык вывалился изо рта. Удар меча, отсекший голову, оставил часть прикрепленных к ней шейных позвонков. Видно было, что уже прошло много дней с тех пор, как ее отрубили.

Треск пиршественного огня был заглушен дружным, похожим на шум ветра вздохом всех кельтов.

– Это могучий воин, – объявил скиф ошеломленным зрителям. – Кажак собирает много голов, привязывает шее коня, чтобы пугать врагов, но эта самая лучшая. Этот человек сражался очень хорошо, убил много моих братьев. Очень храбрый человек, чуть не убивал Кажака. – Он постучал костяшками пальцев по бледному лбу. – Кажак дает эту голову своему другу Таранис. Режь макушку, отделай золотом, будет хорошая чара для вина.

Таранис увидел, что все старейшины обратили взгляды в его сторону. При столь неожиданном повороте событий он не мог ожидать от них никакой помощи; он должен был решать все сам. Он попытался отыскать глазами Кернунноса в слабой надежде, что главный жрец вернулся из волшебного дома, но в толпе его не было видно. Значит, он должен решать сам.

Он встал, чуть пошатываясь, сожалея, что выпил лишнего.

– Это превосходный дар, – сказал он Кажаку. – Очень необычный дар. Я… гм… я думаю, что ни один вождь еще не получал такого дара.

Кажак ухмыльнулся, довольный, и кое-кто с облегчением захлопал в ладоши. Люди постепенно приходили в себя, дышали спокойнее, но многие так и не могли отвести глаз от кровавого трофея скифа.

Кажак хлопнул ладонью по спине Тараниса так, что у того захватило дух от удара. Скиф сиял своей широкой улыбкой и размахивал отрубленной головой, от которой разлетались капли сгустившейся крови.

– Вся человеческая сила – в голове. Теперь она твоя, бери!

И он сунул свой подарок в лицо хозяину.

Если бы в жилах Тараниса не текла кровь многих поколений воинов, он, несомненно, попятился бы, и все же он остался на месте, только, как бы защищаясь, поднял руки – и Кажак тут же вложил в них отсеченную голову.

– Кажак подарил тебе всю силу этого могучего воина. Хочешь, вешай голову на своем деревянном доме, ни один враг не будет подходить. Голова отпугнет их. Защитит тебя и всех твоих. Теперь мы друзья, Таранис и Кажак. Таранис есть очень хорошие мечи для его друга Кажака. Кажак дает Таранис много золота. Все очень рады. – Он обнял Громоголосого за плечи и так сжал растерявшегося вождя племени, что у него хрустнули кости.

Аккуратно положив голову возле себя, Таранис сел на свое место. Эпона, взглянув на ужасный подарок Кажака, вспомнила наставления друидов. Голова, в конце концов, лишь пустая оболочка; дух давно уже перешел в иной мир. В этой тронутой тленом голове нет ничего такого, чего следовало бы бояться, за исключением самой ее способности внушать страх. А Эпоне уже надоело испытывать это чувство. Она несколько раз покосилась на отрубленную голову и осталась на месте.

Пирующие пели песни, рассказывали истории и наслаждались той едой, что им подавали: жареная оленина, вареная баранина и тушеная крольчатина с ягодами; хлеб, лепешки и сыр; пшеничное пиво; сотовый мед с топлеными сливками; луковицы, нафаршированные травами и завернутые в тонкие куски свиной грудинки; сало, приправленное специями, с кедровыми орешками; клеверный чай с земляникой; печень молодых барашков на серебряных блюдах.

И вино, вино, вино. Это был, что называется, пир на весь мир.

Небо было темное; над головой, кружась, точно маленькие колесики, плыли звезды, и пламя костра торжествовало над окружающей мглой. Наконец, когда все песни были спеты, а детишки, свернувшись клубочком, уснули у ног своих матерей, Поэль занял почетное место и начал длинное сказание, повествующее о родстве племени с лесными птицами и животными. Иногда он пританцовывал, иногда стоял неподвижно, с закрытыми глазами, и тянул какой-нибудь отрывок протяжно, нараспев, как это делают друиды, и на его мелодичный голос откликался дружный хор окрестных вершин.

По мере того как слушатели все туже набивали свои животы, их веки все тяжелели и тяжелели. От костра струилось тепло, ночь была на исходе, смех и крики сменились тихим бормотанием и позвякиванием горшков и чар.

После того как Поэль закончил свое сказание и отошел от костра, воцарилась полная тишина.

Настало время Меняющему Обличье показать свое магическое искусство.

Через круг пирующих прошла Тена. На фоне пылающего костра ее тело вырисовывалось силуэтом под тонким платьем из беленого льна. Глядя на нее, сидевшие скифы расправили плечи. Она подошла к краю ямы, где пылали угли, и бросила на них какой-то порошок. Пламя вспыхнуло ярче, над толпой заклубился красный дым, такой едкий, что некоторые закашлялись.

Постепенно дым расползся на редкие клочья, а затем и вовсе растаял, к этому времени Тена уже исчезла. Один из скифов, самый смуглый, по имени Бал, издал изумленное восклицание.

Что-то, появившееся по ту сторону костра закружилось точно вихрь, заимствуя яркий цвет и свет от горящего пламени; чуть погодя вырисовалась фигура человека, одетого в накидку из перьев, такое, по крайней мере, было впечатление. Человек развел руки в стороны, и они вдруг превратились в крылья. Видение закаркало грубым голосом. Оно как-то странно, вприпрыжку двигалось взад и вперед, выкликая то одно, то другое имя, и те, кого оно называло, откликались приглушенными голосами, низко припав к Матери-Земле, а крылатое существо подтанцовывало к ним, чтобы тут же отпрянуть прочь.

Фигура, облаченная в перья, кружилась все быстрее и быстрее, затем прижала к себе руки-крылья, сразу резко уменьшилась и, казалось, была на грани полного исчезновения. Вновь появившаяся Тена бросила порошок на угли, и птицеподобное существо исчезло в облачке дыма.

Отовсюду и ниоткуда слышался голос Кернунноса, торжественно, нараспев провозглашающего имена духов птиц.

К Тене присоединились еще две женщины. Гутуитеры танцевали, как бы сплетая какой-то затейливый узор. Стройные, похожие на языки пламени, они покачивались, совершали прыжки и кружились в отблесках костра. Три женщины…

Или четыре?

Иногда казалось, что четыре. Да или нет? Кажак нагнулся вперед. В танце в самом деле участвовали четыре фигуры, но одна из них не походила на человеческую. Высокая, худая, как бестелесный призрак, мерцающая бледным, словно иней при свете луны, сиянием бескостная фигура двигалась, петляя, точно куница.