Ферн Майклз - Валентина

Она знала: Менгис сделает все, что только в его силах, чтобы о ребенке заботились, по крайней мере, с тою же лаской, с какой сам он заботился о своих лесных подопечных.

Они закончили трапезу в молчании, не особенно интересуясь едой, и долго сидели, потягивая вино. Их глаза время от времени встречались поверх краев золотых кубков. Казалось, воздух раскалился от того, что эти двое находились рядом друг с другом.

Менгис разрезал зимний персик и предложил ей. Валентина протянула руку и вздрогнула, когда влажный и прохладный ломтик опустился на ее теплую ладонь. Плод был необыкновенно вкусным. Она облизнула губы, испачканные сладким соком.

Менгис сидел с полузакрытыми глазами и, поглядывая из-под густых темных бровей, перебирал, что же ему известно об этой замечательной женщине, расположившейся напротив. Ее красота была очевидна и ласкала взор, но именно душа Валентины взывала к нему и будоражила чувства. Никогда прежде не встречалась ему женщина, которая Могла сидеть в присутствии королей и воинов и осознавать себя равной им, а также высказывать свои требования странным хрипловатым голосом и заставлять мужчин ее слушать.

Он знал, Валентина была знатного происхождения и в прошлом находилась под покровительством короля Наварры, но, разумеется, одного этого обстоятельства оказалось бы недостаточно, чтобы впоследствии взять на себя заботу о благополучии Напура.

Менгис много путешествовал по Европе и видел, что женщины там пользуются величайшим уважением, но интересы их ограничены вышиванием и заботами о домашнем хозяйстве. Как же Валентина завоевала доверие эмира и смогла править его владениями?

Менгису были известны мельчайшие подробности жизни Валентины с тех пор, как она прибыла в Святую землю, сопровождая Беренгарию, английскую королеву. То, чего он не знал, не имело большого значения, но Старец Гор понимал: девушка, прибывшая в Акру вместе с христианами, стала женщиной среди мусульман – женщиной, одно лишь присутствие которой возбуждало его и чьи глаза смотрели ему прямо в душу, а голос лился бальзамом на истосковавшееся от одиночества сердце.

Затянувшееся молчание не смущало Валентину. Она оставалась наедине со своими мыслями и все же не одна, чувствуя, как то и дело обращается к ней взгляд Менгиса. Дрожь сладостного волнения пробегала по ее телу, глаза говорили, что молодой сарацин хорош собой. Разумом Валентина понимала, он добрый человек, однако волнение души говорило еще больше: вечер окончится сладостными объятиями, но беспокоиться не о чем.

«Что же случилось с той невинной девушкой, прибывшей некогда в Акру? – размышляла она. – Когда же та девушка успела понять, что наслаждения плоти нельзя отвергать?» Если бы она не покидала Наварру, то непременно осталась бы целомудренной до самого дня свадьбы, и радости супружеского ложа были бы ей неведомы. Чтобы заслужить уважение мужа, пришлось бы прятать свои чувства и принимать его объятия, как неизбежность.

Валентине подумалось, что, пожалуй, это могло у нее и не получиться. Она оказалась чувственной женщиной. Мудрый Саладин помог ей в том убедиться. Откликнувшись на страсть Паксона, она испытала потрясение и сознательно лишила себя окончательного слияния из страха отдать всю себя этому мужчине, не способному проникнуться любовью и оценить приносимый женщиной дар – тайную сердцевину.

«Однако же я вовсе не распутница, – сказала себе Валентина, – и это несмотря на поведение, за которое в Наварре меня назвали бы именно так!» Может быть, все случилось, как случилось, потому что ей пришлось жить в мире мужчин и вести себя по их законам?

И все же, когда Менгис смотрел на нее, Валентина вспоминала, что на самом деле она женщина со всеми присущими ей слабостями, и перед лицом мужской силы остро осознавала свою уязвимость.

Опасность забеременеть ее не смущала. Дитя любого из этих мужчин было бы благословенно. Кровь властителей текла б в его жилах, сердцем родился бы он неустрашимым, глаза метали б молнии, и нрав проявлял бы он героический. Но ребенок Менгиса унаследовал бы еще и эту несгибаемую силу духа, которая помогает осуществить самые несбыточные мечты! Это дитя изменило бы мир!

Молчание, установившееся между Валентиной и Менгисом, так и не прерывалось. Каждый из них погрузился в свои мысли, и все-таки они ощущали присутствие друг друга.

Сладкое вино вскружило голову Валентине. Молчание казалось более красноречивым, чем слова, и когда Старец Гор наконец протянул руку, она с готовностью откликнулась.

Выйдя в ночную прохладу, они пошли рядом, рука об руку. Валентина глубоко вдохнула бодрящий воздух и почувствовала легкое приятное головокружение. Она поглядывала на Менгиса, такого высокого, мужественного. Его рука была теплой, и грудью он задевал ее плечо, и это прикосновение казалось ей обжигающим.

Они прошли через сад и оказались на поросшем травой пригорке. Под сенью деревьев, куда не дотягивались своими лучами звезды, молодые люди остановились. Менгис обнял Валентину, и бездна разверзлась у нее под ногами. Их губы слились в сладостном поцелуе, сердца безудержно забились. Они прильнули друг к другу, охваченные страстным желанием и, вместе преодолевая препятствия плоти, соединились в дыхании, пульсации крови и метаниях духа.

Укрывшись в тени деревьев от любопытных взглядов звезд и приникнув друг к другу, молодые люди поглощали ищущими пальцами и жадными устами восторги любви.

Когда, наконец, оба пришли в себя, то коснулись друг друга губами, распухшими от страсти и солеными от слез и крови. Ночная прохлада обволакивала их обнаженные тела, но там, где они соприкасались, чувствовалась теплота, и вновь потянулись молодые люди с нежностью друг к другу. Губы мягко касались губ, пальцы ласково переплетались. И когда страсть одолевала Валентину, Менгис успокаивал ее своими прикосновениями и словами, известными только влюбленным.

Он был с нею нежен, как с ланями в своем лесу. Его движения внушали покой, руки легко гладили обнаженную грудь. Старец Гор приручал ее страсть, как приручил бы и успокоил дикую кобылицу. Уверенной рукой и ласковым голосом он заставил возлюбленную проникнуться к нему доверием. Менгис укрощал ее необузданную чувственность, но любил такой – неукротимой. Он заглушал ее стоны своими поцелуями, но от его прикосновений лишь возобновлялись стенания, и страсть вновь овладевала влюбленными – чистая, как слеза.

Уже приближался рассвет, когда, наконец, молодые люди проснулись в объятиях друг друга и без смущения тесно сплелись, вновь обнявшись ради радости соприкосновения.

Спустя некоторое время, когда солнце поднялось над горизонтом, Старец Гор отвел Валентину в спокойную заводь, где они спугнули нескольких оленей, пивших воду из чистого ручья. Слова не потребовались. Менгис сбросил свои одежды и помог раздеться Валентине.