Карен Хокинс - Навеки твой

– Грегор! – выдохнула она. – Что с тобой?.. Ты не должен… я не… – Она густо покраснела и рывком высвободила руку. – Грегор, я не желаю быть объектом эксперимента!

Эксперимента? Грегор пришел в недоумение, не сразу сообразив, что она имеет в виду.

– А, это насчет моих слов тогда, в коридоре! Признаюсь, я весьма неудачно выбрал выражения. Даже не знаю, о чем я думал, когда говорил. Ты простишь меня?

Венеция открыла было рот, но тотчас закрыла.

Грегор неприметно усмехнулся. Венеция пользуется негодованием как щитом. Убери он этот щит – и она останется безоружной.

Эта идея его вдохновила. Ну а что дальше? Ах да, он вручил ей подарок. Теперь очередь стихов. Если Венеция высмеет его, он перед ней извинится и, кстати, получит выигранные фунты стерлингов.

Чувствуя себя в общем и целом удовлетворенным тем, как развиваются события, он раскрыл книжку на странице, отмеченной Рейвенскрофтом. Поднес книгу к глазам и прочитал с пафосом:

Он не дочитал строчку до конца – его остановило изумленное выражение на лице у Венеции. Бедная девочка, видимо, была слишком потрясена, чтобы разразиться смехом. Пожалуй, стоит продолжить декламацию, чтобы поскорее вывести ее из этого состояния. Грегор откашлялся и продолжал, вящей убедительности ради прижав руку к сердцу:

Каким образом полдень мог на что-то упасть, да еще упасть тяжело? Грегор однажды прочел стихотворение о могучем корабле, который затонул во время бури на море. Вот это были стихи что надо!

– Грегор? – Голос у Венеции слегка дрогнул.

Неожиданно для себя Грегор подмигнул ей и сказал:

– Позволь мне дочитать.

Грегор захлопнул книжку, не в силах вынести более ни слова.

– Ну вот. Стихи. Для тебя. Что ты об этом думаешь?

Венеция задыхалась от волнения. Она посмотрела на золотую цепочку, которая блестела у нее на ладони, потом перевела взгляд на томик Шелли в руке у Грегора.

Такое не может произойти. Грегор не может стоять здесь с подарком и стихами, которые читал так, словно… словно… Смеет ли она думать об этом?

Венеция сжала цепочку в ладони. Быть может, Грегор… Быть может, он любит…

Сердце у нее подпрыгнуло. Венеция ничего не могла с этим поделать. Слова, произнесенные Грегором, «Я вздохнул о тебе» бесчисленным множеством крошечных иголочек впивались в кожу.

– Я вздохнул о тебе, – повторила Венеция с упоением, и что-то в душе у нее вдруг освободилось.

Она бросилась Грегору на грудь и прильнула губами к его губам.

Грегор застыл на месте. Венеция отдалась порыву страсти. Она провела языком по губам Грегора, ухватившись за лацканы его сюртука, и прильнула к нему всем телом.

Томик стихов упал на пол. Грегор провел ладонями по спине Венеции и крепко сжал ее в объятиях. Рот его приоткрылся, но Грегор не поцеловал ее, а почему-то оттолкнул от окна и заслонил собой.

Остановился. Поднял голову и посмотрел в окно.

Венеция последовала его примеру. Внизу, на заснеженном дворе, стояли Рейвенскрофт и грум Грегора. Лица у обоих были потрясенные и в то же время благоговейные.

Грегор пробормотал себе под нос какое-то ругательство. Подошел к окну, распахнул его нашарил что-то у себя в кармане и выбросил прямо в снег, после чего резким движением задернул шторы.

– Грегор, я…

Он подошел к двери и захлопнул ее пинком. Сердце, у Венеции билось часто и сильно, руки горели.

– Грегор?

Он бросился к ней:

– Венеция, я хочу тебя поцеловать и не хочу, чтобы ты меня оттолкнула.

Она открыла рот – и снова его закрыла, не в силах выговорить ни слова.

Грегор обнял ее одной рукой за талию и рывком привлек к себе.

– Это… это снежное безумие, – еле слышно проговорила Венеция.

Она чувствовала жар его тела сквозь одежду.

– Да, – прорычал Грегор; его губы скользнули по щеке Венеции.

– И еще то, что мы оказались в такой тесной близости, – добавила она.

Губы Грегора коснулись чувствительного местечка на шее у Венеции. Она запрокинула голову, чтобы дать ему больше возможности ласкать ее, и, выдыхая слово за словом, сказала:

– Это… ничего… не… значит.

– Как хочешь, – шептал он ей в ухо, целуя его, и Венеция застонала.

Она обняла Грегора за шею и снова поцеловала в губы. Он ответил ей со всей страстью, которую еще недавно поклялся сдерживать. Поцелуй в лесу теперь казался всего лишь прелюдией. Страсть Венеции была точно взрыв, ее тело откликалось Грегору так нежно и пронзительно, что все благие мысли исчезли, испарились.

Грегор попробовал Венецию на вкус – то был вкус свежего снега и сливок, тайных улыбок, вкус истинной страсти. Он попробовал ее с жадностью, ни о чем не задумываясь, томимый желанием.

Венеция просунула руки ему под жилет и уцепилась за рубашку. Она искала его губы с той же страстью, как Грегор – ее губы. Он провел легкими поцелуями линию от щеки Венеции к ее уху.

– Это безумие, – прошептал он. Сердце его гулко и тяжело билось.

– Снежное безумие, – прошептала Венеция, целуя Грегора в подбородок.

Дрожь сотрясала его от ее прикосновений. Господи, она также соблазнительна, как любая женщина, которой он обладал. Она гладила его грудь, руки от плеча до кисти, как будто хотела запомнить каждую линию, каждый мускул.

– Я хочу тебя, Венеция.

Она посмотрела ему в глаза, туманные и оттого загадочные.

– Я знаю.

– И ты… согласна?

Она не отвела взгляд.

– О да. Я не могу иначе.

Да – требовало его тело. Нет – пытался крикнуть его разум. К его великому изумлению, Венеция протянула руки к его поясу и одним движением расстегнула верхнюю пуговицу на брюках. Глаза у Венеции потемнели, щеки горели; и она расстегнула вторую пуговицу, которая поддалась уже не так легко, и, справляясь с нею, Венеция невольно причинила Грегору боль в самом чувствительном в эти минуты месте.

– О Господи! – пробормотал он.

Венеция замерла, явно удивленная, потом убрала руки.

– Я сделала тебе больно?

– Нет! – Он схватил ее руки и вернул к застежке своих брюк, прижав к своему возбужденному естеству.

Венеция смотрела на него во все глаза, и Грегор застонал. Нужно остановиться, подумал он, но это было выше его сил. Он чувствовал себя словно юноша, впервые познавший женщину. Венеция казалась такой соблазнительной, такой неодолимо влекущей. Быть может, потому, что до этого момента была запретным плодом.

– Мы не должны, – произнесла она в то время, как ее пальцы занимались третьей пуговицей.