Лора Бекитт - Любовь и Рим

Никто и никогда не говорил с нею вот так запросто, на равных. Похоже, Гай Эмилий воспринимал ее всерьез, полагая, что с нею можно обсудить все на свете.

Они поднялись уже довольно высоко; часть Рима осталась позади, внизу, и отсюда казалась Ливий похожей на пестро вытканное восточное покрывало, от радужных узоров которого рябило в глазах, тогда как вдали, там, где протекал напоминающий небрежно оброненный золотой пояс Тибр, на город спускалась тонкая и легкая, как дыхание на поверхности серебряного зеркала, дымка.

Вскоре начались кварталы частных особняков, Гай Эмилий остановился, и Ливия тут же почувствовала, как исчезает, рушится, умирает только что созданный ею новый мир, мир мечты.

Лицо молодого человека, стоявшего против солнца, казалось темнее, чем было на самом деле, и только зубы ярко блестели, когда он улыбался девушке. И в этот миг она, как ни старалась, не могла разглядеть выражения его глаз.

– Прощай, Ливия Альбина! Признаться, я удивлен, что среди высокомерных, всегда верных своему рассудку римлян могла появиться ты, – среди всего искусственного вырос такой прекрасный дикий цветок!

«Почему он так говорит? – подумала девушка. – Ведь я не совершила ничего необычного, не сказала ничего умного, я всего лишь слушала его, конечно, слушала с упоением и все же…»

– Прощай, Гай Эмилий, – с трудом выговорила она и, заставив себя повернуться, пошла вперед.

«Наша встреча прошла, ну и что ж, я не должна огорчаться, помня, что каждая прожитая минута таит в себе дар богов», – повторяла она про себя, тогда как золотисто-зеленые глубины ее глаз заволакивались слезами.

Внезапно девушка услышала возглас:

– Ливия!

Она замерла, не дыша.

– Ливия! – повторил он, нагоняя ее.

– Да? – прошептала она.

– Почему бы нам не встретиться еще раз? – сказал он, легонько касаясь ее пальцев, и это прикосновение показалось ей похожим на поцелуй ветра. – Мне интересно говорить с тобою. У меня так мало знакомых в Риме… – словно бы извиняясь, произнес он. – Так ты согласна?

– Да, – просто ответила она, не осознавая своей дерзости, ибо если правила морали создаются людьми, то чувства даруют смертным великие боги.

Гай рассмеялся, и его лицо просветлело.

– Сейчас мы договоримся, где и когда нам лучше встретиться. Есть в твоем доме кто-либо, кому ты можешь доверять?

…В это же время известная греческая куртизанка Амеана возлежала на шелковых подушках, в своей квартире в одном из домов близ Форума, подперев рукой прекрасное лицо, и хотя на первый взгляд поза белокурой красавицы казалась расслабленной, ленивой, в ней таилась напряженность. Перед ложем стоял черноволосый темноглазый человек с явной примесью азиатской крови, с таким неподвижным, суровым лицом, что было трудно представить, чтобы он когда-нибудь улыбался. Ничто в его внешности не указывало на то, к какому сословию он принадлежит. Темный плащ, который он носил везде и всегда, скрывал остальную одежду, на голове была войлочная шляпа, как у того, кто собирается в дальний путь, хотя на самом деле этот человек редко выезжал за пределы Рима. На вид ему можно было дать и двадцать пять и тридцать лет, а иногда – гораздо больше. Несколько лет назад он состоял в одной из шаек Клодия Пульхра, молодого аристократа, не признававшего никаких нравственных устоев и стремившегося стать главным вождем плебса, однако после гибели Клодия в уличной стычке с недругами стал действовать в одиночку и никогда не задумывался о том, хорошо или плохо то, что он совершает. Если нельзя избежать дурного, значит, им можно пренебречь – он не знал и не хотел знать никаких других законов и правил.

В те годы почти не освещенные и не охраняемые улицы Рима по ночам так и кишели разного рода темными личностями, и однажды Амеана, непредусмотрительно возвращавшаяся домой поздно вечером, подверглась нападению двух грабителей. Они снимали с нее украшения и рвали одежду, когда подоспел третий. Одному из его противников удалось убежать, а второй остался лежать на дороге с ножом в горле. Полумертвая от страха гречанка позволила незнакомцу проводить ее и согласилась наградить его так, как он просил. Позднее она поняла, что он вовсе не спас ее, а всего лишь забрал себе чужую добычу. С тех пор она не могла от него отделаться: он приходил к ней, когда считал нужным, возникал словно бы ниоткуда и так же стремительно исчезал. Она не знала, кто он и где живет, и даже его имя – Мелисс – вряд ли было настоящим.

И вот сейчас этот человек смотрел на гречанку с неприкрытым вожделением, протягивая ей золотой браслет редкой работы.

– С кого ты его снял? – сказала Амеана, зная, что он простит ей такой вопрос.

– Ни с кого. Сам купил. Хочу, чтоб ты знала: я могу делать тебе такие же подарки, как твои паршивые патриции.

– Почему ты всегда приходишь в те драгоценные утренние часы, когда я отдыхаю? – капризно произнесла гречанка.

– Потому что позднее и тебя и меня ждет работа. Амеане очень хотелось прогнать его, но она не смела – этот человек внушал ей неподдельный страх и, как ни странно, именно оттого что иногда, помимо темной страсти, она видела в его глазах еще что-то, напоминающее искреннюю привязанность: страшна преданность льва, который сегодня лижет тебе ноги, а завтра может вцепиться в горло.

– Почему бы тебе не пойти к другой женщине? Там не пришлось бы платить так много! – вырвалось у нее.

И он отвечал со странной усмешкой:

– Я хочу только тебя. Другие покоряют города и завоевывают страны, ведут армии через пески и воды… Я же хочу только тебя.

В ее взгляде мелькнул испуг, хотя голос звучал с привычной кокетливостью:

– Я так хороша?

– Просто мы похожи.

– Чем? Я ничего о тебе не знаю. Даже сколько тебе лет…

– Это так важно? Мне еще нет тридцати. И я, так же как и ты, не родился свободным.

– Так ты вольноотпущенник?

– Да, – неохотно отвечал он, присаживаясь на край ложа. – В моей истории нет ничего необычного. Я родился от связи богатого землевладельца с рабыней. Единственное, чего хотела моя мать, – свободы для меня. Хозяин дал мне свободу и вскоре после этого умер. Мое имя не упоминалось в завещании, мне не досталось ничего. Что оставалось делать? Свобода без денег – разве это свобода? Я отправился в Рим. У меня был хороший выбор: грузить товары в порту, чистить уборные или продать себя в гладиаторы. В конце концов я стал тем, кем стал, и не жалею. Я умею внушать страх, а в Риме это, пожалуй, даже больше, чем уважение.

Куртизанка подняла брови.

– И чем же мы похожи?

– Тем, чего добились и каким способом. Вспомни, тебе дал свободу богатый старик, с которым ты спала с тринадцати лет.

Амеана сделала протестующий жест, и тогда Мелисс добавил: