Жюльетта Бенцони - Короли и королевы. Трагедии любви

Солнце было уже высоко в небе, и от его лучей из влажных садов поднимались испарения. Вскоре принцесса Нитокрис [1]ощутила непреодолимое желание спуститься к Нилу и искупаться. Было самое подходящее время для этого, ибо день обещал быть жарким и душным.

Пальмы царского сада вырисовывались как неподвижные арабески на синем, цвета индиго, безоблачном небе. Повсюду стояла тишина, и не было слышно даже щебетания птиц. А внизу в Мемфисе, казалось, постепенно накалялось золотое острие обелиска.

Решительно поднялась Нитокрис с низкого ложа, где она лежала, лениво потянулась, и хлопнула в ладоши.

– Мы идем к Нилу купаться, – крикнула она подбежавшим рабыням.

– Ступайте, соберите все необходимое.

Босой ногой она толкнула нубийскую арфистку, которая задремала за своим инструментом, а теперь испуганно вздрогнула и немедленно принялась наигрывать прерванную мелодию. Нитокрис рассмеялась.

– Оставь эту песню: мы идем купаться на реку.

Служанки торопливо собирали все, что необходимо принцессе для купания. Одни нагрузились коробочками с румянами и склянками с мазями, другие кувшинами с душистым маслом, третьи побежали за тонкими льняными полотенцами, чтобы вытереть принцессу, и подушками, на которых она расположится после купания. Пока они суетились, Нитокрис примеряла сандалии. Велико было искушение остановиться на паре привлекательных золотых сандалий, которую ей день назад подарила мать, но они были еще новыми и поэтому немного жали. Не надеть ли что-нибудь более подходящее для такой жары? С другой стороны, они так подходили к ее светлой коже, что было обидно лишать себя удовольствия из-за подобных мелочей.

В нерешительности смотрела Нитокрис то на сандалии из красивой кожи в одной руке, то на золотые сандалии в другой, то на свои маленькие босые ноги. У нее были восхитительные ноги, самые прекрасные ноги во всем Египте, как говорила ей свита.

Да, не остается ничего, как надеть новые сандалии. Если не начать их носить, то они так и останутся жесткими.

С коротким вздохом Нитокрис обула сандалии и поднялась. Было немного больно, но до реки ведь недалеко, она ступила несколько шагов и подошла к колоннадам, ведущим к садам. Они представляли собой ступенчатые, украшенные цветами террасы, вплоть до берега Нила. Одна рабыня раскрыла над головой Нитокрис голубой зонтик, а две другие обмахивали ее длинным белым опахалом из страусовых перьев. Далее следовали остальные рабыни и под звуки арфы пели хвалебные песни своей госпоже.

Легко было прославлять в песнях красоту принцессы. Из бесчисленных дочерей, которых старый фараон Пепи II за всю свою жизнь имел от многих жен, Нитокрис была самой прекрасной. Пятнадцатилетняя, со стройным телом, которое, казалось, было выточено из алебастра, с густыми черными волосами, которые позволяли ей не пользоваться париком, с большими сверкающими глазами и свежей кожей, она была прекраснейшей из всех смертных, которые когда-либо ступали по земле. Лишь на щеках молочно-белая кожа была тронута розовым румянцем, а полуоткрытые уста были красны, как сердцевина граната. С тех пор как она расцвела, все ее называли не иначе, как «красавица с розовыми щечками».

На маленькой мраморной пристани Нитокрис сбросила узкую льняную тунику, сняла сандалии и скользнула в воду. Она поиграла со своими рабынями, которые в то же время должны были быть наготове, чтобы отразить возможное нападение крокодила. Утомившись немного, она легла на воду, с наслаждением ощущая, как зыбкая свежесть обволакивает тело, и видела высоко в небе стаю ибисов. Вверх по реке поднималась барка с красным треугольным парусом. Она была еще далеко, но Нитокрис стыдливо выбралась на берег, где подобно двум крошечным солнцам сверкали золотые сандалии. Болтая и смеясь, расположились рабыни на красноватом мраморе. Нитокрис вместе с ними наслаждалась великолепным днем.

Вдруг женщины переполошились и завизжали. На середину мраморной пристани легла огромная черная тень царского орла. Он, кружась, спустился, черной молнией снова взлетел вверх, и в клюве у него было зажато нечто, сверкающее на солнце.

Когда все оправились от ужаса, Нитокрис заметила что на мраморной пристани осталась лишь одна сандалия, одинокая и печальная, лишившаяся своей сестры. Нитокрис заплакала от гнева, и день был испорчен.

В тот же день 2390 года до Рождества Христова юным фараоном Ментесоуфисом, который лишь несколько недель назад взошел на трон, овладели мрачные мысли. Нелегко быть преемником правителя, который, как его отец Пепи II, владычествовал девяносто пять лет, особенно теперь, когда царству угрожала опасность. Абсолютная власть великих фараонов, строителей пирамид, подвергалась резким нападкам. Особенно докучали жрецы, эти крикливые, вечно беспокойные служители Ра, которые из Гелиополиса подстрекают народ к мятежу, дабы захватить власть.

Были еще могущественные наместники провинций, пытавшиеся стать царьками вроде того властного сановника, который приказал называть себя «правителем ворот из слоновой кости» и, находясь в своем укрепленном дворце в Элефантине, распространил свою власть на всю область первой Катаракты. Среди всех этих властолюбцев, которые пеклись лишь о собственном благополучии и пренебрегали волей египтян, положение юного правителя оказывалось крайне опасным, и его подстерегали тысячи всевозможных ловушек.

Обо всем этом размышлял он, прогуливаясь по аллеям своего сада. На почтительном расстоянии за ним следовали его писец, Мтен, и верховный жрец бога Пта, Сабур. Время от времени он обращал свой взор к огромным, слепящим колоссам пирамид, чьи очертания обозначились на горизонте. Для него они были символами власти, и он грезил о славе тех, кто возвел эти пирамиды: Хеопса, Хефрена, Микерина… Пирамида Микерина была еще не завершена. Когда-нибудь, когда это будет возможно, Ментесоуфис достроит ее, чтобы не нарушать красоты и гармонии открывающегося вида. Но сейчас у него не было ни сил, ни желания заниматься этим. Он чувствовал себя одиноким и беспомощным перед теми незримыми опасностями, которые выпали на его долю и окружали со всех сторон.

В это время в небе над царским садом показался орел. Оба сановника, увидев в этом доброе предзнаменование, обратили внимание царя на хищника, который нес в клюве что-то блестящее. Птица выронила свою добычу.

Нечто хрупкое, сверкающее покатилось по песку аллеи прямо к ногам юного фараона. Он нагнулся и поднял золотую сандалию, самую крошечную и изящную из всех, какие он когда-либо видел.