Джин Юинг - Иллюзия

– «Рассадники твои – сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами. Нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными древами…»

Ее глаза открылись.

– Найджел?

– Уиндхем сказал, что ты болела. Тебе лучше?

Золотисто-медовые пряди, выбившиеся из-под шпилек, спадали на тонкий розовый шрамик на лбу, совершенной формы скулы и изящные уши. Ему хотелось поцеловать ее.

– Я была… Наверное, просто накопилось нервное напряжение. Это не настоящая болезнь. Мне всего лишь требовался отдых. Майор Уиндхем был очень добр ко мне.

– Да, он добр. Ты по-прежнему собираешься выращивать травы в Эссексе?

По ее лицу пробежала тень беспокойства.

– Ты сказал, что дом…

– Он твой. Ты довольна?

– Да, конечно. Я должна быть свободной, разве ты не понимаешь? – Фрэнсис смахнула внезапно набежавшие на глаза слезы. – Должна, Найджел!

– Значит, ты по-прежнему отказываешься выйти за меня?

– Не надо! Ты думаешь, что это моя гордость? Или что в тебе есть что-то такое, что отталкивает меня? Боже, если бы все было так просто! Если бы я могла разделить жизнь с мужчиной, то им был бы только ты, Найджел. Но я не могу.

Он забыл об Уиндхеме. Он не видел ничего, кроме страданий, исказивших ее лицо.

– Боже мой, Фрэнсис. Я люблю тебя всем сердцем и душой. Стать перед тобой на колени?

Она подняла руки. Движения ее были легки, как шуршавший в траве ветерок.

– Взгляни на меня! Я не такая, как все. У меня в носу золотое кольцо. Несмотря на все эти платья, корсет и прическу, похожую на птичье гнездо, я не могу быть другой. Какая маркиза может получиться из публичной женщины?

– Думаешь, это меня волнует? Я люблю тебя. – Он сжал ее пальцы, страстно желая передать ей свои чувства. – Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Слезы хлынули у нее из глаз, нос покраснел. Она была такой желанной.

– Я не могу, Найджел. Не могу. – Он видел по ее глазам, что это правда, а не причуда или каприз, и что никакие слова тут не помогут. – И не потому, что не люблю тебя. Наоборот – потому что люблю.

Найджел некоторое время молчал. Ее слова упали, как камни в глубокий колодец. Что он мог ответить? Тем не менее ему оставалось сделать еще одно.

– Очень хорошо. Я больше не буду мучить тебя. Но прежде, чем я уеду, Фрэнсис… у меня есть известие о Лэнсе. – Она с тревогой посмотрела на него, словно угадав его чувства. – Мне очень жаль. Он мертв.

В английском платье она выглядела еще моложе. Элегантная одежда делала изящную фигуру еще соблазнительнее.

– Как жаль!

– Катрин тоже умерла. Он прислал мне письмо со своими беспомощными и дурацкими объяснениями. Они выпили яд. Он не мог жить с ней. Он презирал себя. После поражения Наполеона Катрин нечего было делать в России. Так что после многих миль горечи и взаимных обвинений они решили покончить с этим. Я нанес визит мисс Марш и сообщил ей о смерти Лэнса, но не сказал правды. Она немного поплакала, хотя на самом деле плохо знала его.

– Ты сказал ей, что он умер как герой?

– Думаешь, я должен был поступить по-другому? Фрэнсис покачала головой.

– Нет, нет. Так лучше. – Она опустила глаза. – Мы не всегда должны говорить правду, так? Если это не вызвано милосердием или необходимостью. Спасибо, что рассказал мне. Вот все и заканчивается.

Сказать больше было нечего. Никакие слова не могли выразить его чувств. В английском голубом платье она была не менее прекрасна, чем в индийских одеждах.

– «Друг мой похож на серну или молодого оленя». Возьми свою свободу, Фрэнсис.

Он выскочил из кареты прежде, чем она могла передумать, прежде, чем он начал льстить, умолять или запугивать ее.

Доминик Уиндхем смотрел на него невидящим взглядом. Найджел сжал его локоть и оттащил подальше от кареты.

– Ты слышал? Увези ее. Доставь ее в Эссекс. А если ты все еще настаиваешь на дуэли, то можешь начинать. Это будет убийство, потому что я не намерен драться с тобой.

– Прости, – сказал Уиндхем. – Она любит тебя. Я не знал. Как ты можешь отпустить ее?

– Потому что я люблю ее, чертов дурак, – ответил Найджел. – А теперь, ради всего святого, увези ее.

Фрэнсис провела в Лондоне два дня. Лорд Трент выписал ей чек. Он также выдал небольшую ссуду, чтобы ей легче было начать дело. Она не будет принадлежать к высшему обществу, зато обретет свободу и чувство собственного достоинства, что гораздо важнее.

Уиндхем не стал сопровождать ее в Эссекс. Фрэнсис поблагодарила его за заботу, но заявила, что продолжит путешествие одна в нанятой почтовой карете. Она была рада вернуться в свой дом.

Яркие солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, освещая фруктовый сад и загон. Ослепительно блестели вдали небольшой пруд и извилистый ручей. Ярко сияли выбеленные кирпичи, два сводчатых окна, свежая зеленая краска на двери. Дом, в котором выросла Фрэнсис, был аккуратным и чистым, насквозь пронизанным солнечным светом. Она выбралась из кареты и вошла в прихожую.

Красная и черная плитка на полу была такой, какой она ее помнила. Белые двери вели в комнаты, где эхом звучали когда-то голоса ее родителей. За этой стеной находился кабинет ее отца, в котором он обычно, к ужасу горничных, раскладывал свои растения. На южной стороне наверху любила сидеть ее мать среди горшков с розами – английскими розами, – наполнявшими воздух своим ароматом. В глубине дома находились кладовые и умывальни, а также ступеньки, ведущие в подвал, куда изредка брали маленькую девочку. Она вдыхала запахи пыли и сухого кирпича, помогая отцу доставать вино. Но только маркиз научил ее чувствовать разницу между бургундским и шабли.

Между невинностью и знанием лежала Индия.

На полу в прихожей она увидела большой сверток с написанным твердой рукой адресом. Его почерк. Сердце Фрэнсис замерло, а потом бешено забилось. Она сорвала обертку. Колышущиеся от ветра деревья, дикая равнина, белая лошадь, скачущая навстречу свободе. Найджел прислал ей свою картину.

Там же была записка, запечатанная его печатью. Дрожащими пальцами она развернула листок.

«Брось вызов буре, любимая моя. Не бойся. Эти тучи никогда не прольются дождем. Это только рисунок, и дождь, который они несут, не настоящий».

Фрэнсис опустилась в стоявшее в прихожей старое кресло своей матери и, к удивлению экономки, горько заплакала, уронив голову на руки.

– Очень хорошо, – сказала Бетти. – Ты должен мне все подробно рассказать.

Найджел поднял на нее глаза. Пламя свечей освещало знакомую лондонскую гостиную. Из глубины дома доносились приглушенная музыка и смех, но он думал о деревушке около Мейдстона и о крестинах.

– Что?

Бетти нахмурилась.

– В чем дело, дорогой мой? Что-то случилось, не правда ли? Помимо твоего столкновения с Катрин и неудачи с Лэнсом. Если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать…