Виктория Холт - Испанский жених

Наконец они прибыли в Гранаду – город, где каждый камень хранил следы отступников и неверных. Гроб с телом Изабеллы поместили в капеллу Реаль, рядом с массивными саркофагами, украшенными мраморными барельефами с изображениями Фердинанда и Изабеллы Католической.

Настал торжественный и важный момент. Его величия никто не понимал лучше, чем Филипп. Сейчас он думал о своей прабабке, королеве Изабелле, которая одержала победу над грозным мавританским вождем Боабдилом и тысячам мавров под страхом смерти велела принять христианство.

Он опустился на колени и прислушался к голосам монахов, нараспев читавших слова погребальной мессы. Затем подумал о своем отце, который сейчас молился в монастыре Толедо. И о матери – о том, что уже никогда не увидит ее.

Император велел Филиппу ехать в Гранаду без него. Филипп знал, что означало его распоряжение. Оно значило, что с этого момента он навсегда расстался со своим детством.

Жизнь Филиппа не состояла сплошь из государственных мероприятий и торжественных церемоний. Тем не менее император настаивал на том, чтобы принц по нескольку часов в день проводил с отцом, учась у него премудростям управления огромной испанской империей.

«Мои годы клонятся к закату, – говорил он, – но я не боюсь старости. Я знаю, что через некоторое время ты сможешь взвалить на плечи мою тяжелую ношу».

Порой их занятия доставляли удовольствие Филиппу, но чаше он боялся, что не найдет правильных ответов на все отцовские вопросы. Он мечтал о великом будущем, но не всегда был уверен в своих силах.

Его отец все еще присматривался к нему, пытаясь оценить характер и способности своего сына. Филипп был умен, но слишком уж медленно принимал решения; он боялся совершить неверный поступок; подолгу раздумывал над каждым шагом, даже словом; у него никогда не было мгновенных озарений, присущих гениям. Однако все, что от него требовали, Филипп делал старательно, а это устраивало его отца.

Еще больше император радовался, замечая в принце не по годам развитое чувство ответственности и долга перед страной. Да, со временем из Филиппа мог выйти толк.

Снова и снова Карл рассказывал ему об отношениях между монархом и придворными. «Не доверяй никому, – говорил он. – Никогда не действуй по указке одного советчика. Внимательно выслушивай каждого, кто осмелится высказать свое мнение, тщательно взвешивай его слова. Учти, все твои будущие придворные – лицемеры. Они будут льстить тебе и превозносить любой твой поступок, чтобы добиться твоей благосклонности и получить нужные им привилегии. Они алчны и бессовестны. Знай, они мечтают только об одном – о личной выгоде. Слушай их… но все решай сам».

Филипп с серьезным видом внимал ему и старательно запоминал все его наставления. Больше всего на свете он боялся разочаровать императора. В общем-то, думал Карл, я доволен своим сыном.

И вот, когда ему пришлось в очередной раз покинуть Испанию – а Филиппу тогда исполнилось всего шестнадцать лет, – он назначил сына регентом, посвятив в государственные тайны, которые не доверил бы никому другому. Филиппу предстояло во всех делах консультироваться с советниками, выбранных самим императором, но делать выводы он должен был самостоятельно.

Это было испытание, и, как оказалось, Филипп с честью выдержал его.

Теперь он и в самом деле стал мужчиной, решил Карл. Пора его женить.

Он все еще был сентиментальным юношей, не так давно влюбившимся в Жанну Наваррскую, которую никогда не видел. Теперь он любил другую принцессу и молился о том, чтобы ее не постигла участь ее предшественницы.

У него был серебряный медальон с ее небольшим портретом; он носил его во внутреннем кармане камзола. Портрет изображал темноволосую, черноглазую девушку с пухлыми губками и по-детски округлым личиком. Вот за этот невзрослый, почти инфантильный вид он и любил ее.

В Жанне Наваррской он ошибся. Она обладала завидной силой духа и не так нуждалась в его покровительстве, как эта куколка Мария Мануэла.

Он по двадцать раз в день извлекал из кармана заветную миниатюру и любовался своей будущей супругой. Он и сам порой все еще был ребенком – не мог с утра до вечера думать о государственных делах. Но если ему не позволялось быть ребенком, то позволялось быть любовником. Точнее, именно это от него и требовалось – в числе прочего, разумеется.

«Вот ты какая, Мария Мануэла», – зачарованно шептал он, глядя на ее портрет. «Мария Мануэла». С ее именем на устах он и засыпал и просыпался. «Не бойся, моя маленькая Мария Мануэла. Тебя здесь никто не обидит. Я всегда буду с тобой и, уж конечно, сумею защитить тебя. Тебе останется лишь посмеяться над всеми, кто захочет причинить тебе зло. Мы будем самыми счастливыми королем и королевой, каких только знала Испания».

Он хотел рассказать ей, как ему предложили выбор между ней и Маргаритой, дочерью короля Франции, и как он, всего лишь один раз взглянув на портрет Марии Мануэлы, взмолился о том, чтобы она стала его женой.

Правда, порой в эти приятные мысли вторгался страх. Слишком уж тесные кровные узы связывали их. Ведь она была его двоюродной сестрой не только по отцу, но и по матери. При дворе кое-кто даже поговаривал, что такой брак может быть небезопасен для потомства. Иные смельчаки при этом произносили имя королевы Хуаны, его прабабки. Другие упоминали двоих его братьев, в которых вселились демоны и погубили обоих (второй из них умер той же смертью, что и тот, которого Филипп застал извивавшимся на полу в детской комнате). Довольно странно, говорили они, что Хуана и эти двое мальчиков были одержимы одними и теми злыми духами. Придворные спрашивали друг у друга, будет ли угоден Богу столь тесный брачный союз.

«Папа объявит его кровосмешением, – отвечали те придворные, которых спрашивали. – Император не пойдет против церкви».

Филипп с дрожью вспоминал о всех тех браках, что в свое время устраивались для него. Мог ли он быть уверенным, что его маленькой Мануэле позволят стать супругой наследника испанской короны?

Вот почему его мечты о счастливом супружестве были омрачены ожиданием новых разочарований.

Примат католической церкви, толедский кардинал Табера, привез в Вальядолид новости от Папы.

Молодому влюбленному стоило огромных усилий спокойно сидеть в кресле, в окружении грандов и государственных советников. Ему хотелось вскочить с места и закричать: «Ну, что слышно? Что сказал Его Святейшество? Неужели он посмел пойти против воли моего отца? Неужели она не приедет, и я снова буду в отчаянии? Мария Мануэла все равно станет моей! Клянусь, она все равно будет моей супругой!»

Но он сидел со спокойным выражением лица, сложив руки на коленях, и только побелевшие костяшки пальцев выдавали его волнение.