Валери Кинг - Покорившие судьбу

Но ведь она не любит лорда Питера.

Она любит Эдварда, только его.

– Он может погибнуть, – наконец сказала она.

– Да. – Глаза леди Тревонанс наполнились состраданием. – Но может и вернуться к вам. Все в руках Господа.

– Руки Господа не удержат всех, – рассеянно отозвалась Джулия.

– Что тут скажешь? Только одно: ради нашего блага Господь доверил нас друг другу. Мужайтесь, милая. Ваш любимый – прекрасный солдат.

– Я знаю.

От окна послышался голос лорда Тревонанса.

– Войска идут и идут. Вон брауншвейги в черных мундирах. Боже мой, кто бы мог подумать!.. – От волнения горло у него сжалось, и он умолк.

Джулия обернулась. Маркиз стоял, опустив плечи и прикрыв глаза рукой.

Роковой час решающего сражения неумолимо приближался.

Весь день шестнадцатого июня стояла жара, но Джулия бродила по дому с ледяными руками и ногами. Ее сердце было сковано страхом. Со стороны Катр-Бра, расположенного по дороге на Шарлеруа милях в двадцати южнее Брюсселя, доносились приглушенные раскаты канонады, но никто толком не знал, что там происходило. Семнадцатого июня небо заволокли серые облака, и вчерашняя жара сменилась проливным дождем.

– Так-то, господа бонапартисты! – приплясывая от радости, говорил маркиз Тревонанс. – Потаскайте-ка теперь свои пушки по грязи!..

Джулия проплакала всю ночь. Еще вчера днем в город начали прибывать раненые из Катр-Бра и Лигни. До сих пор она знала о муках и страданиях, которые несет с собою война, лишь понаслышке. Теперь впервые она собственными глазами увидела все то, о чем писали газеты и говорили очевидцы. Конечно, она догадывалась, что и сейчас ее взору открыто далеко не все. Однако этого оказалось достаточно, чтобы понять, как далеки были письма Эдварда от правдивого изображения ужасов войны: в них не было ни удушающего порохового дыма, ни безруких и безногих калек, ни душераздирающих стонов раненых.

Все упорнее становились слухи о том, что Наполеон обещал своим солдатам отдать город на разграбление, – а для каждой женщины это могло означать лишь одно. Волна страха захлестнула Брюссель. Многие пытались – по дороге или по реке – бежать на север, в Антверпен, однако все лошади и экипажи были реквизированы для армии, и уже на следующий день – то есть в воскресенье, восемнадцатого июня – Джулия смирилась с мыслью, что вырваться из Брюсселя ей не удастся. Вскоре после полудня пушечная пальба стала доноситься со стороны деревень Ватерлоо и Мон-Сен-Жан, милях в двенадцати южнее Брюсселя. Около трех часов в городе появились солдаты-кавалеристы, вероятно, покинувшие поле боя. Они неслись по улицам города во весь опор и кричали, что все погибло и французы скоро будут здесь. Этих солдат становилось все больше, и все они говорили одно и то же: французы победили, армия Веллингтона разбита.

Джулия и леди Тревонанс сидели на диване, прижавшись друг к другу, маркиз, с заряженным пистолетом в руке, стоял у двери. Джулии хотелось закричать, но она понимала, что стоит ей сейчас издать хоть один звук, она уже не сможет остановиться и будет кричать, пока не охрипнет. Поэтому она молча покачивалась из стороны в сторону, зажав рот носовым платком и задевая плечом бледную от страха леди Тревонанс.

С наступлением сумерек пушки смолкли.

А в девять часов до города долетела весть, противоречившая всему, что говорилось до сих пор: Веллингтон отбил все атаки императорской гвардии, а к концу дня к месту сражения прибыли наконец прусские войска, и Наполеон был разбит наголову.

Женщины плакали, обнявшись. Лорд Тревонанс обессиленно опустился в кресло около дивана и закрыл лицо руками.

На другой день Джулия вместе с лордом и леди Тревонанс сидела в гостиной и вышивала – точнее, пыталась вышивать, так как каждый второй стежок ложился у нее сегодня кое-как. Она только что вдела новую нитку в игольное ушко, когда дверь отворилась и на пороге появился дворецкий.

– Майор Эдвард Блэкторн! – торжественно возвестил он.

Обе женщины одновременно ахнули, и работа выпала у Джулии из рук. Поднявшись с дивана, обтянутого шелком в бело-розовую полоску, она молча глядела на Эдварда, который уже твердой поступью вошел в дверь. У него был такой вид, словно за время его отсутствия ничего особенного не произошло.

Очевидно, он успел заехать к себе, чтобы привести себя в порядок. Все солдаты и офицеры возвращались в город после Ватерлоо с лицами, черными от пороха, и были перепачканы грязью и кровью с ног до головы; Эдвард, напротив, сиял безупречной свежестью и чистотой, и лишь глаза ввалились и покраснели, выдавая многодневную усталость.

– Эдвард!.. – прошептала она.

Что это – явь, сон, призрачное видение?

– Джулия, милая. – Он с улыбкой приближался к ней.

– Это правда ты?.. Но как? Откуда? – Она все еще не верила, что Эдвард, живой и невредимый, идет к ней.

Лишь убедившись, что перед нею не сон и не видение, она шагнула навстречу и припала к его груди. Так они стояли очень долго; наконец он отпустил ее и обернулся к леди Тревонанс. Маркиза, не пряча слез, обхватила его руками за шею, потом передала его в отеческие объятия лорда Тревонанса.

Теперь маркизе не терпелось выслушать рассказ Эдварда о Ватерлоо – ибо сражение уже успели окрестить по названию местечка, где находился штаб Веллингтона, – и она придвинула к дивану черный лакированный с позолотой стул и усадила на него Эдварда, сама же, вместе с лордом Тревонансом, села напротив. Джулии был предложен второй стул, однако она почему-то не стала садиться, а отошла к окну, откуда ей хорошо было видно лицо Эдварда.

Странно, подумал Эдвард, но тотчас забыл об этом и приступил к рассказу.

Джулия и сама бы не взялась объяснить, почему вдруг ей захотелось быть от всех в стороне. До этого она много долгих часов ждала каких-нибудь вестей о нем, а когда оказалось, что его полк тотчас по окончании сражения был переброшен в Париж, и вовсе потеряла надежду выяснить в ближайшие дни его судьбу. Увы, поток убитых в столицу не прекращался, и майор Блэкторн вполне мог оказаться среди них.

Но вот он появился сам, и от неожиданности Джулия не могла разобраться в своих чувствах. В груди ее теснились самые противоречивые чувства. Пожалуй, главным из них была радость от того, что он выжил. По предварительным подсчетам, потери англичан в этом сражении составляли десять-пятнадцать тысяч человек, и тем не менее Эдвард сидел перед нею на стуле, целый и невредимый, не считая шишки на голове, о которой он как раз сейчас рассказывал маркизу.

– Тогда наконец мы начали теснить французов. Императорская гвардия не выдержала натиска – а дальше я уже ничего не помню. Мушкетная пуля царапнула мне затылок, и меня выбросило из седла. Рана сама по себе неопасная, но при падении я ударился головой обо что-то твердое – скорее всего о камень – и потерял сознание. После меня унесли с поля боя – и вот я здесь.