Виктория Холт - Охотничья луна

Вот так я впервые и услышала о Шаффенбрюккене. Она объяснила мне:

— У них там все очень тщательно продумано. Шаффенбрюккен отбирает своих учениц придирчиво, так что попасть туда нелегко. «Боюсь, у нас нет места для вашей Амелии, мадам Смит. Попытайтесь на следующий год. Кто знает, вам может повезти. Сейчас у нас все места заняты и еще список кандидатов». Список кандидатов! Это самая волшебная фраза в словаре владелицы школы. Это то, чего любая из них надеется достичь… Пусть люди добиваются того, чтобы всунуть своих дочерей в вашу школу; тогда как в обычном случае вы стараетесь уломать их сделать это.

— Шаффенбрюккен очень дорог, — сказала она в другой раз, — но я считаю, что он стоит каждого пенни. Ты сможешь учиться французскому и немецкому у людей, которые говорят на них так, как полагается, поскольку это их родной язык; ты научишься делать реверанс и ходить по комнате с книгой на голове. Да, верно. Ты можешь научиться этому в тысяче разных школ. Верно, только на тебя будут смотреть иначе, если уловят отблеск славы Шаффенбрюккена.

Ее беседа всегда искрилась смехом.

— Так что тебе полагается немного расцвести в Шаффенбрюккене, моя дорогая, — сказала она. — Потом ты вернешься сюда, и когда мы сообщим, где ты училась, матери будут биться, чтобы послать своих дочерей к нам. «Мисс Корделия Грант обучает манерам. Вы знаете, она выпускница Шаффенбрюккена». О моя дорогая, нам придется говорить им, что у нас есть список кандидатур юных леди, настоятельно требующих, чтобы тонкостям светской жизни их обучала известная выпускница Шаффенбрюккена мисс Корделия Грант. Когда-нибудь эта школа будет твоей, Корделия.

Я знала, что она имеет в виду — когда она умрет — и не могла вообразить мир без нее. Со своим сияющим лицом, взрывами смеха, живой беседой, чрезмерным аппетитом и шляпами она была центром моей жизни.

А когда мне исполнилось семнадцать, она сказала, что пора отправляться в Шаффенбрюккен.

Меня снова поручили заботам попутчиков — на сей раз трех дам, которые ехали в Швейцарию. В Базеле меня должен был встретить кто-то из школы. Путешествие было интересным, и я вспомнила долгий путь домой из Африки. В этот раз все было иначе. Теперь я была старше, знала, куда еду, и во мне уже не было опасливых предчувствий маленькой девочки, отправившейся в неведомое.

Взявшие меня в Европу дамы были решительно настроены присматривать за мной и, как мне показалось, не без некоторого облегчения передали меня фрейлейн Майнц, которая преподавала в Шаффенбрюккене немецкий язык. Женщина средних лет, довольно бесцветная, она была рада узнать, что я немного учила немецкий язык, хотя заметила, что у меня ужасный акцент, но что это можно поправить; затем отказалась до самого конца пути говорить на любом языке, кроме своего родного.

Она говорила о великолепии Шаффенбрюккена и о том, как мне повезло оказаться в числе избранных и присоединиться к этой исключительно элитной группе молодых барышень. Это была старая песня о Шаффенбрюккене, и я подумала, что фрейлейн Майнц — самая скучная личность, какую я только встречала. Полагаю, я сравнивала ее с тетей Пэтти.

Сам Шаффенбрюккен не впечатлял. Однако впечатляло его окружение. Школа находилась на расстоянии приблизительно мили от города и была окружена лесами и горами. Мадам де Герэн из французской Швейцарии, дама среднего возраста, обладала спокойной властностью. Мне было ясно, насколько она важна для легенды Шаффенбрюккена. Она не имела большого отношения к нам, девочкам. Нас предоставляли заботам учительниц, занятых уроками танцев, драматургии, французского и немецкого языка и еще тем, что называлось светской осведомленностью. Имелось в виду, что из Шаффенбрюккена мы выйдем готовыми вращаться в самом высшем свете.

Вскоре я приспособилась к новой жизни и нашла, что с девочками мне интересно. Они были из разных стран, и, естественно, я подружилась с англичанками. В каждой комнате жили две девочки, и всегда разных национальностей. В течение первого года со мной жила немка, а второго — француженка. Это было хорошо придумано, поскольку действительно помогало нам совершенствовать знание языков.

Дисциплина не была строгой. Мы ведь были не совсем детьми. Девушки приезжали обычно в шестнадцать — семнадцать лет и оставались до девятнадцати — двадцати. Мы были здесь не для того, чтобы получать основательное образование, но из каждой из нас следовало сформировать светскую даму, как сказала мадам де Герэн. Важнее было хорошо танцевать и непринужденно поддерживать беседу, чем обладать знаниями в литературе и математике. Большинство девушек после Шаффенбрюккена сразу дебютировали в высшем свете. Одну или двух, как и меня, ждало нечто совершенно иное. Многие были симпатичными и рассматривали пребывание в Шаффенбрюккене как важнейшую часть своего воспитания, от которой нужно получить максимум удовольствия.

Хотя жизнь во время занятий не отличалась особой дисциплиной, за нами велось строгое наблюдение, и я была уверена, что если бы какая-нибудь из девушек позволила вовлечь себя в скандал, ее тотчас же отправили бы домой, поскольку всегда были честолюбивые родители, жаждущие поместить дочь на освободившееся место.

На Рождество и на летние каникулы я ездила домой, и мы с тетей Пэтти весело проводили время, обсуждая Шаффенбрюккен.

— Должна тебе сказать, — говорила тетя Пэтти, — когда ты окончишь учебу в Шаффенбрюккене, у нас будет самый замечательный светский пансион для девушек в стране. Дейзи Хетерингтон позеленеет от зависти.

Так я впервые услышала имя Дейзи Хетерингтон. Я без энтузиазма спросила, кто она такая, и получила информацию, что у нее в Девоншире школа, репутация которой почти соответствует истинному положению дел. Жаль, что я не расспросила подробнее. Но тогда мне, вполне естественно, не пришло в голову, что это может оказаться важным.

Я подошла к периоду, которому предстояло стать моим последним семестром в Шаффенбрюккене. Был конец октября, и стояла чудесная для этой поры погода. В Шаффенбрюккене было много солнца, и от этого казалось, что все еще длится лето. Днем было жарко, но как только солнце скрывалось, время года давало о себе знать. Тогда мы теснились у огня в общей комнате.

В ту пору моими лучшими подругами были Моник Делорм, с которой мы жили в одной комнате, и Лидия Маркем с живущей в ее комнате Фридой Шмидт. Мы всегда были вместе, много разговаривали и часто выбирались в город. Иногда мы ходили туда пешком, а если в город отправлялся фургончик, некоторые из нас могли поехать в нем. Мы гуляли в лесу, что разрешалось для групп из шести человек или, как минимум, из четырех. Нам предоставлялась определенная свобода, и мы нисколько не чувствовали себя связанными.