Виктория Холт - Римский карнавал

— Дорогая моя девочка, — сказал он, — признаюсь, я удивлен.

Она схватила руки отца и покрыла их поцелуями. Как умоляюще смотрела она на отца, испытывая восхищение и страх. Она напомнила ему свою мать в период разгара их страсти.

— Отец, ты поможешь мне?

— Неужели ты сомневаешься хоть на мгновение? Стыдись, Лукреция! Но ты должна вести себя осторожно. Ты получила развод на том основании, что твой муж — импотент, а ты — девственница. — Несмотря на всю трагичность ситуации и ужас папы, он не смог удержаться от улыбки. Такое положение при иных обстоятельствах показалось бы невероятно забавным.

— Подумай о том, что скажут наши милейшие кардиналы, если узнают, что очаровательная юная девушка, чистая и невинная, так благопристойно державшая себя перед ними, на седьмом месяце беременности? О Лукреция, моя умная, моя хитрая дочь, ничего хорошего ждать не приходится. Тогда как насчет развода? Мы должны действовать с максимальной осторожностью. Все должно оставаться в тайне. Кто об этом знает?

— Никто, кроме Пантисилеи и Педро. Папа кивнул.

— Никто больше не должен знать.

— Отец, а ты разрешишь мне выйти за него замуж? Мы хотим уехать из Рима и где-нибудь жить вместе, тихо и скромно, где никому не будет до нас дела — кто мы такие и чем занимаемся; где мы могли вести тихую счастливую жизнь, как простые люди.

Папа отбросил волосы с ее разгоряченного лица.

— Любимая моя, — произнес он, — ты должна предоставить все мне. Люди поймут, что испытание, выпавшее на твою долю, было нелегким. Ты будешь жить в апартаментах Санта Мария в Портико, пока ты не поправишься, к тебе не будет заходить никто, кроме Пантисилеи. В это время мы решим, что можно сделать, чтобы ты была счастлива.

Лукреция откинулась на подушки, по щекам ее медленно текли слезы.

— В самом деле, — сказала она, — Александр VI, ты не человек, ты — Бог.

Мадонна Лукреция заболела. В течение двух месяцев с того дня, как она покинула монастырь, она не выходила из своих покоев, и только ее служанка Пантисилея и члены семьи могли навещать ее.

Жители Рима втихомолку посмеивались. Что бы это значило? Чем занималась госпожа Лукреция во время своего пребывания в святой обители? Они помнили, что она в конце концов тоже Борджиа. Уж не появится ли через некоторое время в Ватикане ребенок, младенец, которого папа по доброте душевной усыновит?

Чезаре, услышав подобные сплетни, заявил, что отомстит любому, кто посмеет повторить их.

Он отправился к отцу и сообщил, что говорят в городе.

— Это неизбежно, — ответил папа. — Про нас всегда ходят подобные слухи. Люди нуждаются в них, как, например, в карнавалах.

— Я не потерплю, чтобы подобное говорили о Лукреции. Она должна показаться людям. Ей необходимо нарушить свое уединение.

— Чезаре, ну как же она может сделать это? Папа смотрел на сына и удивлялся эгоизму Чезаре, который ожидал дня, когда его освободят от служения церкви и он сможет жениться на Шарлотте Неаполитанской и принять командование папскими армиями. Мысли об этом поглощали все его внимание, совершенно затмевая все остальное. Наверное, так же он вел себя, когда готовил убийство Джованни. Горе отца было ничтожно в сравнении с величием честолюбивых замыслов сына. Он даже не знал, в каком затруднительном положении оказалась его сестра. Это казалось невероятным, потому что стоило ему слегка задуматься над ситуацией, он сразу бы все понял.

Пора бы разобраться ему в происходящем. В конце месяца или в начале следующего у Лукреции родится ребенок. Он должен узнать.

— Это только подтвердит верность слухов, — ответил Александр.

Чезаре совсем ничего не понимал. Папа увидел, как кровь бросилась ему в лицо.

— Правда, — продолжал Александр, — что Лукреция ждет ребенка. Он родится совсем скоро. Чезаре, ты понимаешь, что я говорю?

Александр нахмурился. Он знал, как испугает Лукрецию то, что брат посвящен в тайну. Они с Пантисилеей вели себя очень осмотрительно, когда Чезаре приходил навестить Лукрецию.

— Лукреция… ждет ребенка! Папа пожал плечами.

— Такие вещи случаются, — спокойно заметил он.

— Пока находилась в монастыре! — Чезаре сжимал кулаки. — Так вот почему ей там так нравилось! Кто отец?

— Сын, давай не будем поддаваться эмоциям. В этом деле нам понадобится вся наша хитрость, вся наша выдержка. Если мы хотим устроить Лукреции выгодный брак, как задумали, нам нельзя допустить, чтобы стало известно, что, стоя перед кардиналами и объявляя себя девственницей, она была на седьмом месяце беременности. Это должно остаться нашим маленьким секретом.

— Кто отец ребенка? — повторил свой вопрос Чезаре.

Папа продолжал говорить, будто ничего не слышал.

— Выслушай мой план. Никто кроме Пантисилеи не будет посещать Лукрецию. Как только ребенок появится на свет, его заберут. Я уже договорился с одними порядочными людьми, которые возьмут младенца и позаботятся о нем. Я щедро отблагодарю их, потому что нельзя забывать — это будет мой внук, Борджиа, а нам нужны Борджиа. Может, через несколько лет я возьму ребенка в Ватикан. Может, буду просто следить за его воспитанием. Но в течение нескольких лет о нем ничего не должны знать.

— Я хочу знать имя этого человека, — настаивал Чезаре.

— Ты слишком возбужден. Должен предупредить тебя, что гнев — величайший враг тех, кто позволяет ему победить себя. Обуздывай свой гнев. Я научился делать это еще в юности. Не подавай вида, что ты полон желания отомстить этому юноше. Бери пример с меня. Я понимаю, что заставило его поступить подобным образом. Скажи, разве ты в аналогичных обстоятельствах не повел бы себя точно так же? Мы не можем винить его. — Выражение лица Александра едва заметно изменилось. — Но мы знаем, как следует обойтись с ним, когда придет время.

— Он умрет, — воскликнул Чезаре.

— Всему свое время, — заметил папа. — Пока… пусть все идет мирно. Еще есть Пантисилея, — произнес с ноткой сожаления в голосе Александр. — Она знает слишком много. Бедная девочка, это не доведет ее до добра.

— Отец, ты очень мудр. Ты знаешь, что надо делать в подобной ситуации. Но я должен знать, кто он. Я не успокоюсь, пока не узнаю.

— Не поступай опрометчиво, сын. Его имя — Педро Кальдес.

— Он один из твоих камердинеров?

Папа кивнул.

Чезаре трясло от гнева.

— Как посмел он! Камердинер, лакей… и моя сестра!

Александр положил руку сыну на плечо, его встревожила реакция Чезаре.

— Твоя гордость велика, сын мой. Но помни… осторожность! Мы знаем, как нам справиться с этим делом, ты и я. Но сейчас лучшее — осторожность.

Осторожность! Не в характере Чезаре было проявлять осторожность. Приступы гнева, охватывавшие его время от времени еще в детстве, стали случаться с ним чаще по мере того, как он подрастал, ему все труднее и труднее держать себя в руках.