Ширл Хенке - Единственная

— По крайней мере, я думал, что скажу.

— Ох, Барт, мне так жаль…

— И мне, Мэг… Но все-таки последние извинения остаются за твоим мужем. И, я думаю, ты их услышишь. — Он взял ее руку и поднес к губам для быстрого поцелуя, затем посмотрел на Колина проницательными ледяными глазами. — Береги же ее как следует, Маккрори.

Лукаво подмигнув Мэгги, он повернулся и направился к дилижансу. Она окликнула его:

— До свидания, Барт. Я никогда не забуду тебя, друг мой.

— Я отправлю твои вещи в Тусон со следующей станции, — отозвался он из отдаления. Через несколько мгновений послышался громкий щелчок кнута кучера, заскрипела упряжь, загремели подковы, — дилижанс тронулся.

Они одни остались под лунным светом, в тишине, глядя в глаза друг другу.

— Я недостоин тебя, Мэгги. — Он протянул руку и заправил ей за ухо прядку выбившихся под легким ночным ветерком волос.

— Расскажи мне остальное, Колин. — Она понимала, что он должен поделиться с кем-нибудь тем грузом, что так долго носил в себе. — Ведь не будет же человек, который убивал апачей, затем рисковать своей карьерой и положением, которое укреплял столько лет, лишь для того, чтобы теперь спасать тех же самых людей от порабощения. Что-то еще недосказано.

— Ты не помнишь, ты даже не можешь себе представить всю эту кровь, запах смерти, мух… этих мух повсюду. Я думал, что через пару лет я привыкну относиться к этому безразлично… как Австралиец. Нет, — он помолчал, качая головой. — Нет, даже не как Австралиец. Тому просто нравилось убивать.

— А тебе было ненавистно это занятие.

— Ненавистно. Но те деньги казались мне, мальчику, выросшему в трущобах Абердина, сказочным богатством.

— Но что же окончательно заставило тебя прекратить это занятие? — Она посмотрела в его глаза и поняла, как ему сейчас нелегко.

— Мы проникли тогда вглубь Чихуахуа, преследуя большую группу индейцев чирикахуа. Они не могли двигаться быстро, с ними были женщины, старики, дети. И догнать их было несложно. — Колин содрогнулся, все еще помня то зрелище, которое являлось ему в кошмарах все эти годы. — И тут началась резня. Я всегда старался убивать только мужчин. — Он рассмеялся невесело. — Ничего себе, кодекс чести, да? В последние моменты боя я оказался один, а на меня налетели два воина. Мы схватились, и я убил их, но и мне здорово досталось. Удар по голове здорово ошеломил меня. Я сидел на земле рядом с двумя мертвыми апачами, когда услыхал позади треск в кустах, и из-за них вышел старик. Он был совсем ссохшийся от старости, но направленную на меня винтовку держал твердо. Но тут вместо того, чтобы выстрелить, он, к моему изумлению, заговорил со мной. К тому времени я уже сносно понимал их диалект и сообразил, что ему от меня нужно.

Он сказал, что прожил уже свою жизнь. И что дни людей его племени тоже сочтены. И что мы — белые — победили. Затем он подозвал к себе маленькую девочку — лет четырех или пяти. Она выбралась из кустов и обхватила его за ногу, боясь и глянуть в мою сторону. Он пояснил, что ее украли из мексиканской деревушки в Чихуахуа. Его сын взял ее вместо дочери, которую он с женой потерял во время налета на них мексиканцев. Сын его уже был мертв, как и остальные индейцы. И у него теперь никого не осталось, кроме этой мексиканской девчушки, которую он считал как бы своей внучкой. Он молил меня спасти ей жизнь и вернуть ее в Кампарго. Меня, скальпера, который убил сотню его соплеменников. Тем не менее он так любил эту почти белую девочку, что готов был отдать за нее жизнь. Один из скальперов застрелил его. Ребенка тоже пытались убить.

— Но ты не позволил.

— Ты думаешь, меня заставил это сделать героизм? — горько спросил он. — Ведь они были людьми, Мэгги, — такими же, как ты и я, как любой другой. Они ненавидели, но и любили тоже. Впервые я понял это. Они были людьми. — Последние слова он произнес как молитву, глаза ее блестели от слез.

— И ты никому и никогда не мог рассказать об этом, — сказала она и, протянув руку, погладила по щеке этого жесткого, неуступчивого мужчину, которого любила так нежно.

Он ухватился за ее руку как за единственную нить, связующую его с жизнью, пытаясь собраться с мыслями.

— Почти двадцать лет я загонял события того дня вглубь памяти. Слишком много я знал о самом себе. Это было невыносимо. И твердо понимал, что должен покончить с этим…

— Что же произошло с внучкой старика? — Она знала, что он спас ее или сделал все для того, чтобы спасти.

— Я отвез девочку в Кампарго и разыскал ее семью. Оставил им денег. Потом забрал остальные свои деньги, часть добычи в виде лошадей и убрался в Аризону. Остальное ты знаешь.

— Ты стал ранчером и расширил свое хозяйство. И ты сделался защитником апачей, дабы искупить грехи прошлого.

— Когда с ними договариваешься, они держат свое слово. И потом жить с ними в мире в шестидесятых годах, когда тут армии и в помине не было, было просто-напросто умным бизнесом. И я был обязан хоть что-нибудь сделать, чтобы помочь им.

— Не мучай себя, Колин. Ты хороший человек, — со страстной убежденностью сказала она, пытаясь стряхнуть с него мрачный груз воспоминаний, теперь, когда он избавился от того яда, что столько лет носил внутри себя.

— Я просто богатый лицемер. Невежественный чужестранец с окровавленными руками. И если я добился какого-то уважения, то лишь благодаря…

— Благодаря встрече с Элизабет? — спросила она, напрягаясь.

Ей следовало бы знать, что дух Элизабет незримо будет витать между ними всегда.

— Она открыла перед тобой целый мир. Как ты ее, должно быть, любил…

Он еще пребывал в уродливом мире своего прошлого, но что-то в голосе Мэгги зацепило его. Он поднял голову и увидел ее встревоженные глаза. В них не было ни презрения, ни осуждения за то лицемерие и жестокость, с которыми он обращался с ней. Нет, глаза были полны печали и беззащитности.

— Она страшит тебя. Внезапно он все понял.

— Но ведь я же ни в чем не похожу на нее. Она была леди. Да, Колин, я страшусь, что она тебя не отпустит. Ведь она умерла пятнадцать лет назад, а ты так и не женился второй раз.

Кривая ухмылка коснулась его губ.

— Но тем не менее все-таки женился. — Он притянул ее к себе, подбирая нужные слова. — Мне всегда казалось, что я недостоин Элизабет, потому что она такая чистая и добрая.

— А зачем же тогда я тебе, Колин? Как искупление? Ты считаешь, что достоин лишь шлюхи, поскольку сам был скальпером? — Она не скрывала боли в голосе.

Он печально покачал головой.

— Нет, Мэгги. Ты сама по себе слишком хороша для меня. С первой минуты, как я увидел тебя, я был очарован, распален — в общем, я даже не могу объяснить моего состояния. Я пытался доказать себе, что это всего лишь похоть, но это было самообманом. И я лгал тебе, и причинял тебе боль. Мне так жаль. Я действительно люблю тебя, Мэгги.