Карен Рэнни - Обещание любви

– Господи, неужели опять! – Уильям Кутбертсон гневно посмотрел на старшую дочь. – Ты появляешься чаще, чем камешек в моем башмаке, дочка! Что произошло на этот раз?

Джудит Кутбертсон Уиллоуби Хендерсон перевела взгляд с отца на каменные ступени. Перо на ее шляпке намокло и поникло, краска капала с его кончика и смешивалась с грязной водой в луже у самых ног. Дождь наконец прекратился, но теперь это уже не имело значения. Туфли безнадежно испорчены, чулки промокли, подол ее лучшего синего платья весь в грязи.

Путешествие длилось три дня. У Джудит не было денег заплатить за ночлег на постоялом дворе, поэтому она спала забившись в угол экипажа и прижавшись к стенке. Несмотря на отправленное заранее письмо, на перекрестке ее никто не встречал. Она прождала целый час в надежде, что вот-вот появится повозка, потом зажала под мышкой небольшую деревянную шкатулку, подобрала платье двумя руками и направилась вдоль дороги, по которой столько раз ходила в детстве.

На полпути к дому зарядил дождь, словно природа не хотела, чтобы она возвращалась.

Сейчас, стоя на ступеньках родной усадьбы, Джудит подумала, что еще никогда ее не встречали так неприветливо, как на этот раз.

Она не удивилась, что отец требует объяснения. Вполне естественно, он злится, оттого что она заставила его думать о ней. Она всегда приводила его в ярость уже только тем, что дышала.

Ей было больно, но она привыкла к этой боли и не обращала на нее внимания.

– Тебе нечего сказать, дочка? Ты старшая из моих дочерей и единственная вернулась домой, как монета с изъяном, которую никто не хочет брать! – прорычал отец.

Он замахнулся на нее кулаком, но она не пошевелилась, только закрыла глаза, чтобы не видеть его руки. У самой ее щеки просвистел воздух, отец промахнулся самую малость.

Джудит долго стояла неподвижно, потом подняла глаза и встретила грозный взгляд отца невозмутимо и спокойно: наконец-то она научилась этому.

– Семья Мэтью эмигрировала в колонии, сэр. У них не было денег заплатить за мой проезд. – Девушка произнесла эти слова мягко и тихо. Ее синие глаза, ясные и бесхитростные, не выражали ничего, кроме усталости, скрывать которую у Джудит уже не было сил. Невозможно было догадаться, что она сочинила все это, пока шла домой.

– Тебе должны были дать бумагу. – Отец покраснел и смотрел на нее все с той же яростью.

Джудит опустила глаза и уставилась на небольшую шкатулку, перевязанную бечевкой. Там хранились все ее пожитки. Жалкое зрелище.

Джудит не стала развивать ложь, лишь тихо проронила:

– Я не стану обузой, сэр. Надеюсь, мне удастся найти другое место.

Сквайра Кутбертсона слова дочери не успокоили. Опять вернулась! Это уже слишком. Неужели она – наказание, ниспосланное свыше? Отец молчал.

– Значит, для меня угла не найдется? – наконец спросила Джудит, призывая на помощь все свое мужество. Куда идти, если отец не разрешит остаться? Замужние сестры не примут ее – слишком боятся родителя. Да ей и самой не хочется стучать в двери их нищих домов. Но что же делать? Принять предложение Хайрама Мэтью и пойти на панель?

Нет, это больше не повторится.

Уильям Кутбертсон смотрел в лицо дочери, зная, что как ни крути, а выхода у него нет. Ее возвращение – позор, однако, если он откажет ей в крове, то даст пищу соседским сплетницам, которые только и ждут повода, чтобы перемыть ему косточки.

Наконец он нехотя кивнул и отступил в сторону, позволяя дочери подняться по ступеням и войти в дом, очутиться в тепле, обнять мать и сестер-трещоток.

У дверей Джудит обернулась и взглянула на отца. Так было всегда. Она уже давно поняла, что отец холоден к ней. В детстве она молилась, прося Господа: пусть окажется так, что она вовсе и не дочь сквайра Кутбертсона, а ее принесла в дом фея. Было легче поверить, что она не его дочь, чем принять отцовское равнодушие.

Он молча смотрел, как она закрывает за собой тяжелую дубовую дверь. Итак, она опять вернулась. Она совсем не походила ни на мать, ни на сестер, в ней не было ничего и от него. Не знай Уильям свою жену так хорошо, решил бы, что та нагуляла Джудит на стороне, а он все эти годы пригревал чужого ребенка. В отличие от сестер, Джудит выросла очень высокой, что само по себе необычно для женщины. У нее были каштановые волосы, а не светлые, как у всех Кутбертсонов, и такие темно-синие глаза, что ему становилось не по себе, когда он встречался с дочерью взглядом.

Но отличала девушку не только внешность. Была в ней какая-то сдержанность, которая свидетельствовала не о душевном спокойствии, а скорее о двойственности натуры. Иногда в ее необычных глазах вспыхивал огонь и тотчас исчезал, сменяясь безмятежностью, которой отец не доверял.

Джудит отнеслась к замужеству совсем не так, как полагалось девушке ее круга: сопротивлялась с самого начала. Отец выдал ее за соседа, однако через несколько месяцев она вернулась. Тогда отец вторично выдал дочь замуж, но уже за военного, чей суровый и властный вид, давал надежду на то, что он положит конец ее упрямству. Однако теперь, спустя несколько лет, она снова свалилась на его голову, превратившись почти в тень. Видно, покоя ему на старости лет не дождаться. Овдовев дважды, она могла вернуться домой хотя бы с деньгами или с землей, так нет же, ему еще придется тратиться на ее стол и кров.

Ладно, это возвращение последнее. Ей уже двадцать четыре года, похоже, здесь ей и доживать свой век, если он не придумает, как сделать, чтобы она больше никогда не возвращалась.

При этой мысли он усмехнулся. Маделин Кутбертсон крепко обняла старшую дочь, словно прося прощение за то, что Джудит пришлось одной разговаривать с отцом. Когда-то она была привлекательной женщиной. В семнадцать лет вышла замуж, частые беременности состарили ее так, что она стала похожа на хрупкий полевой цветок. Из двенадцати детей выжили только пять, и, как не раздумывая отметил сквайр, все – никчемные дочери.

Как и у мужа, волосы у Маделин Кутбертсон поседели. Природа мягко побелила светлые пряди волос вокруг лица, и теперь казалось, что вокруг ее головы светится нимб. Все, кто знал ее, считали, что она обладала твердостью духа и характером под стать ангелу Господню. В доме, стены которого частенько сотрясались от хозяйского гнева, она умела восстановить мир и покой, утешить дочерей, поскуливавших от страха тоненькими голосами. Эта женщина была ласковой и нежной в далеко не ласковой, хотя и обеспеченной, жизни.