Виктория Холт - Светоч любви

Это было только начало нашего медового месяца.

Он должен был пройти в стиле, как я уже обнаружила, присущем Джолиффу. Мы должны были поехать в Париж, город, который он трогательно любил.

Все медовые месяцы, — заявил он, — надо проводить в Париже.

Мы добрались поездом до Дувра и пересекли Ла Манш при мелкой зыби, затем снова сели в поезд, который довез нас до французской столицы.

— Первым делом мы должны купить тебе кое-что из одежды, — заявил Джолифф. — У меня в Париже есть друзья, и я не могу мою маленькую полевую мышку представить им в таком виде.

Маленькая полевая мышка! Я была возмущена. Он смеялся надо мной. Он хотел выкинуть мою шляпку — ту, которую я считала верхом совершенства. Она была из темного сатина, с изумрудно-зеленым пером, а зеленые вельветовые ленты завязывались под подбородком.

С кислым выражением он заметил:

Все это очень хорошо для прогулок по лесам, но совершенно не годится для Елисейских полей, дорогая.

И мое платье из темно-зеленой мериносовой шерсти с вельветовым воротничком, которое и я, и мама считали верхом элегантности и хорошего вкуса, было забраковано как «слишком домашнее».

Я была оскорблена, но мое настроение улучшалось по мере того, как мы посещали маленькие магазины и у меня появлялась очередная обновка. Мне понравилось платье с небольшой пелериной, на которой чередовались два цвета — черный и белый. В комплект вошла также черная шляпа, которую, строго говоря, шляпкой, в традиционном понимании слова, было трудно считать. Это была скрученная черная вуаль, державшаяся на огромной белой дуге.

— Ее будет ужасно неудобно носить, заявила я.

— Моя дорогая Джейн, запомни раз и навсегда, что меньше всего от шляпки требуется удобство в ношении или тем более полезность. Пикантность, элегантность, декоративность — это все да. Практичность — упаси Боже!

— Откуда у тебя такие познания в тонкостях дамского туалета? потребовала я его признания.

— Только благодаря одной женщине. Я знаю о ней все, потому что она моя жена и я ее обожаю.

Мое вечернее платье, пожалуй, было довольно вызывающим. Джолифф считал, что это как раз то, что нужно. Оно было из белого сатина, а к платью он дал мне желтовато-зеленую брошь из жадеита в обрамлении маленьких бриллиантов.

Когда я надела все это и глянула на себя в зеркало то была поражена тем, что увидела. На меня смотрела совершенно незнакомая особа.

Две недели в Париже были для меня на редкость счастливыми и в то же время неясно тревожными. Я была околдована этим магическим городом. Особенно любила я его по утрам, когда все заполнял запах свежевыпеченного хлеба, поднимавший настроение, и это означало, что большой город пробуждается к жизни. Очень любила я пройтись по цветочным рынкам на другой стороне площади Мадлен. Рядом со мной был всегда Джолифф. Я покупала цветы целыми охапками, чтобы украсить нашу спальню. Их прекрасный запах остался со мной на всю жизнь.

Мы шагали по бульварам, забирались вверх на холм и обследовали Монмартр. Я вздрагивала, рассматривая злобные лица лепных фигур на историческом Нотр Даме, а потом смеялась над тем, как ловко действуют торговцы на огромном рынке. Я наслаждалась сокровищами Лувра и часами просиживала в обществе профессоров искусств и студентов в кафе на открытом воздухе на левом берегу Сены. Это было прекрасно. Все было таким восхитительным, каким и должно быть в медовый месяц. Но что бы ни происходило, что бы я ни наблюдала — радующее или пугающее, — что бы ни чувствовала или переживала — все фокусировалось в одну точку: со мной был Джолифф.

Спутник, лучше которого невозможно было даже вообразить; он знал этот город в совершенстве. Но я начала постепенно замечать, что Джолифф — участник наших утренних эскапад и поучительных экскурсий сильно отличается от Джолиффа-вечернего. Я начала сознавать, что каждый человек на самом деле гораздо сложнее, чем я, пребывая в своем невинном неведении, считала раньше. По крайней мере, некоторые люди и Джолифф в их числе. У всех есть много разнообразных граней характера. В то время я не была в состоянии понять, почему мой муж может довольствоваться в дневное время самыми простыми развлечениями, но к вечеру ему надо искать более изощренные забавы.

Это тревожило меня до потери сознания. И я чувствовала себя ущемленной.

Пополудни мы обычно закрывали жалюзи и ложились в кровать, чередуя болтовню с занятиями любовью.

— Таков старинный французский обычай, — сказал мне Джолифф.

А для меня это было счастливейшее время. А по вечерам мы должны были присоединяться к его друзьям, их оказалось бесчисленное множество. Мы должны были идти к Маргэри, чтобы отведать его фирменное блюдо — филе в соусе. Ни такого филе, ни такого соуса нигде в мире больше нельзя найти.

Мы должны были обедать в Мулен Руж и наблюдать танцующих на сцене; мы должны были присоединяться к очередным друзьям Джолиффа в Кафе де ля Пэ.

Мне так хотелось поужинать с ним вдвоем, но надежд на это было мало. К нам всегда присоединялись его друзья. Они бегло говорили по-французски, мне далеко не всегда удавалось поспевать за ними; они выпивали, по моим меркам, огромное количество спиртного, и я далеко не всегда понимала смысл шуточек, которыми они обменивались. В такие минуты мне казалось, что я теряю контакт с Джолиффом, и я с трудом представляла, что это тот самый человек, с которым мы чудесно проводим время по утрам и страстно любим друг друга в послеобеденные часы отдыха.

Я видела художников Монэ и Тулуз-Лотрека; мы вращались в кругу писателей и театральном мире. Эти люди составляли пеструю коллекцию, которая вряд ли вписалась бы в реальную жизнь. Женщины исключительных форм, причем только я по наивности думала, что это природа одарила их так щедро; они были одеты в ослепительные наряды, от одного вида которых перехватывало дыхание, а я чувствовала себя замарашкой и старалась найти покой в нашей гостиничной комнатке. Однако Джолифф любил это общество. Ему вся эта суета, казалось, надоесть не может никогда.

Меня доводили до злобы и одновременно унижали манеры некоторых женщин в обращении с Джолиффом. Было обидно и от того, что ему все это льстило.

Однажды ночью, когда мы тряслись в нашем кэбе по пути в отель, я сказала:

— Я пришла к выводу, что мне пора привыкнуть к тому, как на тебя смотрят женщины.

Он наивно поинтересовался:

А как они смотрят? Хотя он прекрасно знал, как.

Я слышала, что женщины любят тех мужчин, которые любят их. Это правда?

А разве вообще нам не нравятся те, кому мы нравимся сами?

Я имела в виду женщин в собирательном смысле.

Каждой не хватит времени выяснить, как ты относишься именно к ней. Но инстинктивно они чувствуют правильно. Ты нравишься женщинам, Джолифф.