Линда Миллер - Женщины Флетчера

Понемногу к Афине стала возвращаться свойственная ей самоуверенность – возможно, потому, что без этого качества она просто не могла существовать. Она по-прежнему одна из самых красивых женщин, которых когда-либо видел этот убогий, затерянный на самом краю света, уголок земли, напомнила себе Афина. А Гриффин всегда безгранично, бесконечно нуждался в ней. Несомненно, действуя с умом и снова всколыхнув в нем старое чувство, она сможет одержать победу над его яростной, несгибаемой гордостью.

Афина глубоко вздохнула и открыла глаза. Полагая, что являет собой средоточие всей красоты мира, она не замечала первобытного, буйного очарования земли и моря, деревьев и гор вокруг. Вместо этого она представляла себе праздник, который по ее просьбе устроит мать, свои новые наряды и страсть, которую она сумеет заново разжечь в сердце Гриффина Флетчера.

Утро уже почти перешло в день, когда «Олимпия» пришвартовалась к пристани Сиэтла, и хотя Афина чувствовала себя измотанной долгим путешествием, она была также полна надежд. Она примет ванну, переоденется, может быть, перекусит – и обретет свою обычную ослепительную неотразимость.

На берегу, так же как в Нью-Йорке и Париже, в Лондоне и Риме, светло-серебристые волосы и сверкающая улыбка Афины сослужили ей хорошую службу. Несмотря на небольшую суматоху, она без проблем нашла экипаж и сумела убедить кучера поторопиться.

Уже уверенная в предстоящем теплом приеме, Афина с нетерпением ожидала встречи со своей ласковой, заботливой матерью, с ворчливым, но безгранично любящим ее отцом. Главной их чертой, как и Гриффина, было постоянство: хотя они, вероятно, по-прежнему недовольны дочерью из-за происшедшего, любовь к ней являлась неотъемлемой частью их натур, которую не мог разрушить даже самый вопиющий скандал.

Устроившись на сиденье экипажа, Афина улыбнулась. Они никогда не изменятся, мама и папа – они всегда останутся прежними. Джоанна, унаследовавшая солидное состояние, по-прежнему будет заниматься нудной благотворительной деятельностью, не думая о том, что жить в Сан-Франциско или Нью-Йорке было бы намного увлекательнее. Джон, милый старый трудяга, станет по-прежнему лечить неблагодарных, полуграмотных пациентов, не обращая внимания на то, что его усилия редко приводят к каким-либо ощутимым результатам.

Постоянство. Афина снова улыбнулась. Гриффин настолько неизменен, что кажется высеченным из гранита – не сама ли она повторяла это много раз? Если это правда, то в его сердце по-прежнему жива любовь, неудержимая страсть, которую он испытывал к ней, жива, несмотря на его гнев и уязвленную гордость. В конце концов, любовь возникла в его сердце раньше.

Перед внушительным кирпичным домом, – который выглядел маленьким загородным коттеджем по сравнению с парижской виллой, в которой она жила с Андре,– Афина расплатилась с кучером и на мгновение остановилась на улице, любуясь надежной, практичной красотой родительского дома. Поручив кучеру доставить с пристани в целости и сохранности все ее многочисленные картонки и чемоданы и подождав, пока экипаж отъедет, Афина открыла калитку и направилась по дорожке к дому.

Она так и не поняла, что привлекло ее внимание к саду, расположенному вдоль восточной стены дома. Оттуда определенно не доносилось никаких звуков, кроме жужжания пчел и пения птиц. Нет, дело было в каком-то магическом притяжении – в ощущении, которое заставило ее сойти с дорожки, завернуть за угол дома и, пройдя сквозь увитую розовыми примулами беседку, оказаться в уединенном солнечном саду.

В первый же момент вид девушки вызвал в Афине тревогу, и, что еще хуже – необъяснимую боль. Склонившись над книгой, девушка сидела на каменной скамье, поджав под себя ноги. Ее блестящие черные волосы, сверкая на солнце, струились по спине и плечам и обрамляли лицо очаровательными кудрями. Со странным беспокойством Афина отметила, что у нее большие, в густых ресницах, глазах цвета лесных фиалок. Наивное удивление жизнью, сквозившее во всем облике девушки, наверняка покорило немало неосторожных мужских сердец, а ее кожа была столь же безупречна, как у самой Афины, хотя и несколько бледна.

Афина тихо кашлянула, как подобало воспитанной леди, и почему-то заметно приободрилась, когда нимфа подняла взгляд от книги и ее лавандовые глаза расширились от нескрываемого ужаса.

– Афина?

Афина испытала непонятное торжество – словно, приняв вызов, одержала победу в некоей жизненно важной для себя схватке.

– У тебя передо мной преимущество: ты знаешь мое имя,– улыбнулась она, опускаясь на скамью напротив той, на которой сидела девушка.

– Рэйчел,– совершенно смешавшись, пролепетала девушка. – Меня зовут Рэйчел Маккиннон.

Театрально вздохнув, Афина сняла шляпку, и ее мягкие платиновые волосы предстали во всей своей красе. Джонас всегда говорил, что они подобны лунному свету, отраженному в серебряном блюде, не предназначенному для простых смертных. Гриффин, в отличие от него, не был столь поэтичен; Афина и сейчас сомневалась, был ли он вообще способен оценить удивительный оттенок ее волос. Зато девушка явно оценила: ее фиалковые глаза буквально впитывали его; она выглядела потрясенной. И снова, по необъяснимой причине, Афину посетило сладкое чувство с трудом завоеванной победы.

– Ты работаешь у моих родителей? – с небрежным видом осведомилась она, хотя ее снедало глубокое и тревожное любопытство.

Необычайно бледные, почти прозрачные щеки девушки вспыхнули румянцем.

– Я здесь в гостях, – тихо, но с достоинством произнесла Рэйчел.

– Понятно, – отозвалась Афина, с очередным вздохом устраиваясь поудобнее на скамейке и лениво окидывая взглядом нежно-сиреневый утренний туалет девушки.– Это, как мне кажется, мое платье.

Фиалковые глаза, впившиеся в лицо Афины, были полны ярости.

– Правда? Хотите, чтобы я сняла его?

Губы Афины тронула едва заметная, оскорбительно-покровительственная улыбка:

– О, я все равно не стала бы носить его – теперь.

Слезы гордости и гнева сверкнули в невероятно прекрасных глазах, повисли на густых темных ресницах. Но прежде чем Рэйчел успела подыскать достойный ответ, в разговор вступил третий голос, сухой и неодобрительный:

– Афина, ты вела себя совершенно недопустимо. Ты должна немедленно извиниться.

Афина подняла голову удивленная и увидела свою мать, которая стояла у задней калитки и наблюдала за дочерью слишком проницательными, как всегда, глазами.

– Мама! – воскликнула молодая женщина; губы ее тронула нервная улыбка. Она вскочила со скамейки и обхватила мать обеими руками.– О, маман, Андре так ужасно обошелся со мной! Он показал себя таким бессердечным эгоистом,– лепетала она.