Линда Миллер - Женщины Флетчера

Афина выкрикнула его имя, и голос ее звучал пронзительно, почти злобно. Гриффин добрался до конюшни, нашел лошадь, оседлал ее. Только когда он доехал до побережья, то вспомнил, что у Джонаса есть экипаж.

Солнце стояло высоко в небе и палило нещадно. Пот выступил у Гриффина сзади на шее и между лопаток. В яростной синеве небес носились с жалобными криками чайки, мимо, попыхивая дымом из труб, проплывали пароходы, пассажиры которых, разинув рты, указывали на развалины Сиэтла.

Доведенный до бешенства и почти утративший способность соображать, Гриффин соскочил с лошади и зашагал по грязи, перемешанной с углем, которая раньше была деревянной набережной с видом на верфи.

Чья-то рука остановила его:

– Грифф? Какого дьявола...

Гриффин моментально обернулся, готовый к драке, и сдержался лишь в последнее мгновение, когда разглядел лицо стоявшего перед ним человека.

– Малаки,– прошептал он, прикрывая глаза.

– Что стряслось, Гриффин? – спросил капитан «Мерримэйкера», и его обветренное лицо озабоченно напряглось. – Ты что-то совсем не в себе.

От дикой боли в затылке у Гриффина мутилось в глазах, колени сводила дрожь. Он удержался на ногах и в нескольких скупых словах угрюмо обрисовал положение.

– Куда он увез девушку? – резко спросил Малаки, внимательно вглядываясь в лицо Гриффина.– Если куда-нибудь, где «Мерримэйкер» сможет его настичь, клянусь, он от нас не уйдет.

Гриффин молча кивнул.

Спустя полчаса северный ветер наполнил паруса «Мерримэйкера», и судно отплыло от буксиров, выведших его из бухты на середину залива Пугет. Стоя на корме и крепко держась руками за поручни, Гриффин потерял счет времени. Но он отметил, как они миновали Уэст-Пойнт и Шилшоул-Бэй, Кингстон и Пойнт-Ноу-Пойнт. Солнце уже опускалось за пики Олимпик-Маунтинс, когда «Мерримэйкер» обогнул мыс Фаулвезер-Блаф и устремился в устье канала.

Гавань Провиденса была глубокой, но наступил отлив, так что «Мерримэйкер» бросил якорь почти в четверти мили от берега. Гриффин переплыл бы это расстояние, если бы Малаки Линсдэй не предложил лучшего способа.

Поблагодарив друга, Гриффин перебрался по узловатой веревке в спущенный на воду маленький ялик. Там уже сидели трое матросов и удерживали равновесие, не давая лодке перевернуться. Когда Гриффин занял место возле одной из уключин, матросы оттолкнулись от поскрипывающего левого борта «Мерримэйкера» и стали грести в сторону берега. Физические усилия, которые пришлось ему прикладывать, подействовали успокоительно на истерзанного тревогой Гриффина.

Подплыв к причалу, он вскарабкался по знакомой деревянной лесенке, помахал рукой команде уже отчаливающего ялика и пошел вдоль дока в сторону кучки людей, с нетерпением ожидающих новых известий о Большом Пожаре. Гриффин оставил их без внимания и спокойно позаимствовал серую в яблоках кобылу школьного учителя, привязанную перед магазином.

Ему казалось, что лошадь скачет слишком медленно; только спрыгнув с нее перед огромным особняком Джонаса, он заметил, что животное все в мыле.

Он пронесся по подъездной дорожке, широкими шагами пересек крыльцо и пинком открыл обе створки двери. Они с оглушительным треском ударились о внутренние стены.

– Джонас! – заорал Гриффин, остановившись посреди мраморного пола прихожей. Он уже собрался обыскать комнаты наверху, когда появилась миссис Хаммонд – дрожащая, вцепившаяся пальцами в край белоснежного фартука.

– Их здесь нет, доктор Флетчер. И это святая правда. От гнева и усталости Гриффина слегка качнуло.

– Где они? – рявкнул он. Подбородки миссис Хаммондс затряслись.

– Они уехали, чтобы обвенчаться. Вы опоздали.

Усилием воли Гриффин сохранил над собой контроль. Они не могут быть в единственной церкви Провиденса – Филда нипочем не заставить совершить обряд. Оставалось только одно место, где их имело смысл искать – дом судьи Шеридана на Мэйн-стрит.

Гриффин повернулся и побежал к дрожащей измученной кобыле, привязанной к коновязи. Как он скакал обратно в город, он не помнил.

Дверь двухэтажного дома судьи Шеридана была открыта по случаю теплого летнего вечера, и монотонные звуки обожаемого миссис Шеридан органа приветствовали Гриффина, когда он соскочил с учительской лошади и перемахнул через деревянный заборчик. Не потрудившись постучать, он ворвался в тесную, всю в оборках и бахроме, уродливую гостиную судьи. Мировой судья оторвал глаза от маленькой черной книжки, скривился и полностью проглотил всю вступительную фразу.

– Гриффин!

Джонас развернулся; глаза его дико сверкали, выделяясь на бледном лице. Стоящая рядом с ним и одетая в нескладное, явно принадлежащее одной из четырех дочерей Шеридана белое платье, Рэйчел тоже обернулась. Ее аметистовые глаза были расширены и она улыбалась сонно и растерянно.

– Ты не умер,– радостно заметила она.

Сердце Гриффина подпрыгнуло. Он протянул руки, и она двинулась к нему,– покорно, словно дитя, все с той же застывшей, надрывающей душу Гриффина улыбкой.

Измученный орган издал последний сиплый звук, и в помещении воцарилась жуткая тишина. Гриффин прижал к себе Рэйчел, осмотрел ее расширенные глаза и горящее лицо и испытал огромное облегчение, поняв, что она не по собственной воле согласилась на этот ритуал. Ей дали какой-то наркотик – вероятно, опий.

Судья Шеридан вновь обрел свой раскатистый, внушительный голос:

– Гриффин, это же официальная церемония... Теперь, когда Рэйчел была в безопасности, под его защитой, Гриффин взорвался, как вулкан:

– Ах ты напыщенный, тупой старый осел, это балаган! – рявкнул он.– И невесту опоили наркотиком! – Его взгляд зловещий, откровенно угрожающий, обратился на Джонаса: – Верно, дорогой кузен?

Джонас, онемевший от ярости, не мог вымолвить ни слова. Его лицо потемнело, глаза сверкали дьявольским блеском. Гриффин поманил его пальцем, стиснув зубы с такой силой, что заломило шею.

– Разве ты не собираешься заявить свои права на невесту, Джонас? – произнес он тихим, зловещим тоном.– Или у тебя уже наготове булыжник на тот момент, когда я повернусь к тебе спиной?

Джонас издал душераздирающий, утробный звук и бросился вперед. Гриффин, готовый к этому, загородил собой что-то бормочущую Рэйчел, и стал ждать. Но судья Шеридан, грузный мужчина весьма почтенного возраста, с неожиданной силой схватил Джонаса за плечи и удержал его. Хитрые глаза судьи встретились с глазами Гриффина, и старик произнес единственную за все годы своей долгой и весьма неправедной деятельности откровенную фразу:

– Твоя жизнь теперь не стоит и коровьей лепешки, Гриффин. Ты ведь это знаешь?

Улыбка Гриффина напоминала болезненную гримасу.