Клаудиа Дэйн - Брачное ложе

Стояла непроглядная, совершенно черная ночь. Полуночная месса давно миновала, и время близилось к заутрене. Спящий глубоким сном мужчина выглядел совсем беззащитным и легко уязвимым.

И вот пришла она. Она всегда приходит в это время.

Он видел, что она идет к нему, наблюдал за ее легкими грациозными движениями, за ниспадающей темной вуалью ее волос, покачивающейся в такт ее шагам. Но, как и раньше, он ничего не мог сделать, чтобы остановить ее. И в этом-то и был его позор.

Он не мог сопротивляться.

Она легла на него, накрыв своими прохладными ногами его икры и приникнув влажным ртом к его беззащитному горлу. Его сильные руки, могучие руки воина, лежали в бессильном оцепенении, и он не мог ни остановить, ни удержать ее. Она легла на него, и ее легкое волнующее тело лишило его воли, свело на нет всю решительность.

Ее язык медленно двигался вверх от шеи к подбородку, и вдруг, очертив кончиком пальца линию его губ, она в тот же момент с силой притянула его рот к своим губам, передавая с поцелуем всю свою дикую и безрассудную страсть. Темные волосы рассыпались по ее спине и спутанными прядями легли на его лицо и руки, прохладные и тяжелые, как сама ночь.

Казалось, они были не одни, но теперь это не имело никакого значения.

Она пришла к нему, и он не смог противостоять искушению.

Все произошло безмолвно: ее рубашка приподнялась, и он почувствовал жар ее плоти на своем обнаженном теле. Ее груди прижались к нему, и он ощутил их приятную тяжесть; и в этот момент его копье, протестуя, поднялось в гневном, но страстном порыве. Хотя нет. Гнева не было, только горячее, нестерпимое желание. Такое огромное, что, казалось, ему нет предела.

Тусклый свет единственной свечи, немой свидетельницы происходящего, отбрасывал золотистые блики на каменные стены комнаты, заставляя длинные тени извиваться в каком-то сумасшедшем и диком танце. А он целовал женщину, прижимая ее к себе, впиваясь в ее рот, как волк, безжалостно рвущий на части свою жертву. Она раскинула ноги и нежно вобрала его плоть в свое жаркое лоно, вынуждая отдать ей свое семя, сливая их тела в единое целое.

Но даже в сладостной муке его душа вопила: он снова потерпел поражение. Еще раз.

Он проклят.

С этим знанием он шел к избавлению. Его семя судорожно выплеснулось наружу и легло на его бедро влажным напоминанием о его поражении.

Монах, опекавший послушников в монастыре Святых Стефана и Павла, с ужасом наблюдал эту сцену. И тут колокола зазвонили к заутрене.

– Она снова приходила к тебе, да? – мягко спросил отец Родрик, настоятель монастыря Святых Стефана и Павла.

– Да, отец, – ответил послушник-бенедиктинец, опустив голову и сжав в кулаки скрытые длинными рукавами ладони.

Настоятель с интересом посмотрел на послушника. Почти каждую ночь демон в образе женщины, его суккуб, [1]приходил к нему, посланный дьяволом, чтобы подвергнуть испытанию его верность обету воздержания. Никогда еще настоятель не был свидетелем такой тяжелой борьбы в стенах своего монастыря.

Послушник Ричард был человеком сильным. Сильным и решительным.

Он появился у ворот обители чуть больше года назад, сразу после Троицы. Это был непреклонный человек с серьезным лицом, упрямо твердивший, что отдаст себя на службу Господу и, став монахом ордена Святого Бенедикта, всю оставшуюся жизнь посвятит бесконечной череде молитв и работы. Он пришел полный решимости и обещал себя Богу с пылом человека, чудом спасшегося из огня. Так бывает поначалу со всеми, кто ищет божественного благословения, выйдя из мира, полного греха и порока.

Но и в стенах монастыря его энтузиазм не поубавился.

Ричард вогнал себя в еще более строгие рамки, чем предписывали правила обители. Он неистово боролся с демоном, который сидел у него внутри и которого он принес в монастырь с собой. С демоном, которого он не мог отправить обратно в мир иной. В этой борьбе его союзниками были работа и молитва, а злейшим врагом – сон.

Послушник носил камни для постройки нового лазарета на голой спине, вспахивал плугом землю, копал, полол, драил полы часовни, истязая себя работой и молитвами до полного изнеможения. Он умел читать, а следовательно, мог выполнять спокойную работу в монастырской библиотеке, но пользовался этой возможностью редко, только по принуждению.

Он тратил столько физических сил, что любой человек на его месте мечтал бы об отдыхе, но Ричард не спал. Его суккуб только и ждал момента, когда он заснет.

Настоятель прекрасно понимал, почему Ричард избегает забытья: ужасные сражения поджидали его во сне.

– Та же самая женщина? – спросил настоятель.

– Да, отец, – признался Ричард. Да, это снова была она: те же темные волосы, бледная кожа, прекрасные глаза, взгляд которых вел его к поражению. Она снова приходила, и снова тот же результат. Она побеждала его всякий раз своим мягким, нежным, но мощным оружием: своей вопиющей женственностью. Он не мог прогнать ее от себя ни словами, ни грубой силой, ни уединением. Как бы ни старался он удержать ее, какие бы ни чинил препятствия на ее пути, она каждый раз проскальзывала в его сны с победной улыбкой на устах. Он осознавал ее власть над ним, понимал, как он слаб перед ней. Он не мог тягаться с ней силами, но все же решил продолжать бороться, пока сердце бьется у него в груди.

Иного выбора нет: он должен сопротивляться.

– Ты слишком много работаешь, – сказал настоятель. – Твое истощение дает ей силы.

– Я истязаю свою плоть, как святой Павел, чтобы властвовать над ней, – возразил Ричард.

Он должен контролировать себя и свое тело. Должен. Она преследует его и при дневном свете, насылая видения. Вот почему он изнуряет себя работой, наказывая свое тело за то, что оно стремится управлять его разумом и волей. Но он не мог признаться в этом аббату. Тот не должен знать, что совершил Ричард, подчинившись своему проклятию. Этот святой человек не должен знать, как велик грех его нового послушника.

– Достойная цель. Это приносит результат?

Ричард стоял, опустив голову и потупив взор.

– Да, это помогает.

Настоятель надеялся, что Ричард знает, что делает. Он пришел к ним с тяжелым сердцем, и год служения в монастыре не смог облегчить его душу. Грех давил его и угнетал. Как может Господь простить его, если он утаивает свой грех? Ничто не может помочь ему, кроме искреннего раскаяния.

– Ты всячески истязаешь себя, а не думал ли ты о том, что Бог всемогущ? – продолжал настоятель. – Чтобы спастись, тебе нужно только отдать себя в руки Господа, раскаяться и признаться во всех своих грехах.

– Я признавался… и признаюсь, – сухо сказал Ричард, зная, что лжет. В его жизни есть один-единственный поступок, в котором он не признавался никому, даже своему исповеднику. Ричард страдал безмолвно и в одиночестве. Другие послушники побаивались его: этот сильный, но скованный какой-то тайной человек всегда держался в стороне. В стороне от кого? От Господа? Нет, он довольно пылко обращался к Богу, но все же его сердце не было открыто. Единственный, кто мог преодолевать преграды, которые воздвиг в своей душе Ричард, был его суккуб. И это правда. Это неприятно, невероятно, недопустимо, но это так.