Элоиза Джеймс - Жажда любви

– Только ты способна замечать такие детали, – невесело рассмеялась Харриет.

– Вздор! Этого достаточно, чтобы с подозрением поглядывать на всех итальянцев. А вдруг это национальная черта?

– Что ты делаешь с этим портретом? – поинтересовалась Харриет.

– Совершенно мерзкая мазня! За обедом я не могла отвести от нее глаз и пообещала себе, что немедленно сниму эту гадость со стены!

Харриет уставилась на картину, но так и не смогла понять, что в ней особенно угнетающего: какой-то мужчина спал на широкой кровати, а рядом стояла женщина с фляжкой вина.

– Приглядись, – потребовала Джемма. – Видишь ее нож?

И в самом деле, в складках юбки зловеще поблескивало острие ножа. При ближайшем рассмотрении оказалось, что выражение лица женщины было крайне неприятным.

– Этот дом весь увешан вариациями на тему Юдифи и Олоферна. Я бы спросила Бомонта о странном пристрастии его матери к подобным сюжетам, но боюсь его возможного ответа. Если хочешь видеть само событие, иди в парадный салон восточного крыла. Там висит очередная картина. Последствия, то есть голова, отделенная от тела, появляются в различных вариантах по всему дому.

Харриет недоуменно моргнула.

– Как… как… – забормотала она, но тут же закрыла рот.

– Полагаю, ты не была знакома со вдовствующей герцогиней Бомонт, – как ни в чем не бывало продолжала Джемма. – Лучше пойдем наверх. Выпьем чая в моих комнатах.

– Да это прелестно! – воскликнула Харриет минутой позже. Стены были белыми со светло-зеленой каймой и расписаны маленькими букетиками цветов. – Это Бомонт велел переделать комнату к твоему приезду?

– Ну разумеется, нет! – отмахнулась Джемма. – Два месяца назад, решив вернуться в Лондон, я прислала сюда человека с приказом навести порядок в моих покоях. При моей свекрови эта комната блистала роскошью и была бело-золотой. Я, естественно, попросила его приобрести новую мебель. Мне так нравятся французские фижмы, что я не способна уместиться на стульях, изготовленных лет тридцать назад.

Харриет остановилась у маленького мраморного шахматного столика, где была разложена доска. Кто-то решал шахматную задачу.

– Вижу, ты не забросила шахматы, – заметила она.

– Надеюсь, ты помнишь правила настолько, чтобы понять, в каком я положении? Посмотри, я играю белыми, и моя королева окружена пешками. Похоже, эта партия мной проиграна.

Джемма опустилась в удобное широкое кресло, в котором без труда поместились ее широкие юбки.

Харриет вздохнула. Так было всегда, даже когда они, совсем еще девочки, росли в соседних поместьях. Они отправлялись на пикник, и Харриет возвращалась, искусанная муравьями и с растрепанными, падавшими на плечи волосами. В отличие от нее Джемма, идеально причесанная, как ни в чем не бывало несла домой аккуратный букетик маргариток. Вот и сейчас, когда Харриет осторожно уселась на стул напротив Джеммы, правый обруч вздулся, как огромный волдырь. Она ударом ладони вернула его на место.

– Я скучала по тебе, – сказала Джемма, вытягивая ноги. – Как всем известно, я люблю Париж. Но очень скучала по тебе.

Харриет с сожалением усмехнулась. Последние несколько лет она вела жизнь деревенской затворницы.

– Главное – ты жила в Париже. И не стоит осыпать меня пустыми комплиментами. Кстати, какие роскошные туфельки!

– Париж полон француженок. Правда, миленькие туфельки? Мне нравится эта вышивка. Таких у меня три пары, различных оттенков.

– Надеюсь, тот факт, что Париж полон француженок, не явился для тебя сюрпризом?

– Узнаю свою Харриет! Мне так не хватало твоих едких реплик! Ты всегда умела осадить меня, когда я несла чушь.

Джемма подалась вперед:

– Ты здорова? Выглядишь очень усталой.

– Мне следовало бы уже прийти в себя после смерти Бенджамина. Прошло двадцать два месяца. Но при мысли о нем я сразу сникаю и, сколько ни пытаюсь, не могу выбросить его из головы.

– При мысли о Бомонте я тоже сникаю, а ведь он даже еще не умер. Но, так или иначе, с француженками трудно дружить. Они считают, что все англичанки по природе своей неэлегантны и глупы. Но даже если кому-то из них и удалось преодолеть национальные предубеждения, я никогда не чувствовала себя с француженками так свободно, как с тобой. И, будто в подтверждение своих слов, она встала, подняла юбки и отвязала фижмы, которые с легким стуком упали на пол. Джемма свернулась калачиком в кресле.

– Ну же! – нетерпеливо воскликнула она. – Сделай то же самое! Ведь мы проведем день вместе, верно? Я должна познакомить тебя с Робертой: она моя молодая родственница, которая приехала жить ко мне. Я пообещала устроить ей дебют.

– Но у тебя завтра бал, – нерешительно пробормотала Харриет. – Ты наверняка должна…

– Ни за что на свете! Моя секретарша – настоящая волшебница, которая и возится со всеми нудными деталями, необходимыми для устройства бала. Мне остается сидеть у себя и никому не мешать.

Харриет решительно встала и избавилась от обручей.

– Как я ненавижу эти штуки!

– А я их обожаю, – возразила Джемма. – Нет ничего лучше, чем укладывать на обручи ярды и ярды шелка. И потом всегда можно устроить торжественный выход, если обручи достаточно велики. Правда, в этом сезоне фижмы стали гораздо меньше: еще одна веская причина покинуть Париж.

Поскольку Харриет в любых обстоятельствах терпеть не могла торжественных выходов, а тем более с прикрепленными к бокам огромными проволочными корзинами, она тут же сменила тему:

– Кто эта Роберта и как ее фамилия?

– Леди Роберта Сент-Джайлз. С ней очень весело. Уверена, что вы обе сразу полюбите друг друга. Беда в том, что она отчаянно влюблена в совершенно неподходящего человека, – рассказывала Джемма, потянувшись к шнуру сонетки. – Сейчас спрошу, сможет ли она прийти сюда. У нее как раз примерка бального платья, но, может, модистка ее уже отпустила.

Однако Харриет поспешно взмахнула рукой:

– Сначала я хочу кое-что спросить.

– Разумеется, – кивнула Джемма, уронив шнур.

– Это….это насчет Бенджамина.

Всякий раз, когда она упоминала имя умершего мужа, на лицах людей обычно появлялось одно из двух выражений. Если они знали только, что Харриет – вдова, неизменно отвечали отработанно-сочувственными улыбками, впрочем, чаще всего искренними, и тут же принимались рассказывать истории о вдовствующих тетушках, обретших истинную любовь буквально через неделю после похорон, словно сама Харриет мечтала снова выйти замуж, уже стоя над мужниным гробом.

Но если им было известно, что Бенджамин покончил с собой, выражение становилось совершенно иным: более настороженным, более участливым, слегка испуганным, словно самоубийство было чем-то вроде заразной болезни. И никто не рассказывал историй о людях, решивших добровольно уйти из жизни.