Роксана Гедеон - Край вечных туманов

– Я не стану им крестной матерью, – заявила Николь, – мое участие в этом деле может бросить тень на Доминика.

– А я и подавно не стану, – произнес бывший комиссар.

Я вздохнула.

– Мне очень жаль, Николь. Мне очень жаль, Доминик. Но я не могу поступить как-то иначе, мой отец проклял бы меня из могилы…

Трудно было шокировать Порри сильнее, чем упоминанием о моем отце, несгибаемом враге Республики. Побледнев, Доминик повернулся на каблуках.

– Белые всегда останутся белыми! – в сердцах бросил он через плечо. – Делайте, как знаете, только не вмешивайте меня!

…Брике, знавший в Париже каждый уголок, разыскал неприсягнувшего священника у Кармелитской тюрьмы, где собирались сторонники истинной веры Христовой, чтобы почтить память церковнослужителей, убитых здесь во время сентябрьских событий. Оттуда же пришли люди, которые должны были стать крестными моих девочек, – старая-престарая чета. Женщина, предназначавшаяся в крестные матери, была так стара, что вспоминала, как видела, сидя на руках у матери, карету Людовика XIV.

– Как вы хотите назвать своих детей, дочь моя? – спросил аббат – худой, оборванный, жалкий, но гордый своей высокой миссией.

Я взглянула на девочек. Сейчас они обе не спали, раскинув ручонки, обе были очень похожи, – беленькие, сероглазые, чистенькие, но одна из них лежала среди полотняных пеленок очень безмятежно, а другая явно проявляла беспокойство и, казалось, готова была заплакать. Собравшись с силами, я взяла эту беспокойную малышку на руки.

– Ее, отец мой, я хочу назвать Изабеллой.

Мне было по душе это имя – такое гордое и величественное, как имя королевы.

– А ту, другую?

Я растерялась. У меня же была еще одна дочка, такая же миленькая, как и эта. Но об имени для нее я не подумала.

– Отец мой, я… я даже не знаю. Может быть, вы что-то посоветуете?

Старый аббат взглянул на меня добрыми серыми глазами.

– Вы желаете воспитывать своих дочерей в истинной вере, дочь моя. Было бы неверным не дать вам совета. Когда родились ваши дети?

– Четвертого октября, отец мой, вечером.

– Четвертое октября – это день святой Вероники. Почему бы вам не назвать вашу дочь в честь этой святой?

– Вероника… – повторила я задумчиво.

– Да, именно эта святая помогла вашей дочери появиться на свет. А в переводе на французский это имя означает «побеждающая». Кроме того, есть такой цветок – вероника, голубой полевой цветок…

– Спасибо, отец мой, – сказала я решительно, – я согласна.

В тот же день, поздно вечером, мои дочери были окрещены во имя отца, и сына, и святого духа и получили при крещении имена Вероники и Изабеллы.

В скромном доме, где я была со своими девочками, не раздавалось ни звука: и Доминик, и его сестра куда-то ушли на целую ночь, чтобы их не коснулась даже тень подозрения в причастности к подобному крещению. Аббат и крестные удалились, я даже не имела возможности чем-то отблагодарить их. Они, впрочем, и не надеялись на какое-то вознаграждение, идя сюда.

Девочки спали так тихо, что я едва различала их теплое дыхание у своей груди. Я придвинулась к ним, желая подарить им как можно больше тепла. Сама не знаю, почему я заплакала. Слезы текли у меня по щекам, я глотала их, стараясь не всхлипывать. Близняшки были такие милые и трогательные. Бедняжки, им пришлось так много пережить вместе со мной в тюрьме. Нет, было бы предательством отдать их кому-то. Я так люблю их, я буду работать с утра до ночи, лишь бы вырастить их.

– Я уеду в Бретань, – прошептала я вдруг.

Дайте мне только выздороветь, и я ни дня не останусь в этом страшном Париже. Бретань – вот то место, где ко мне вернутся силы. Там сама земля наполнит меня жизненными соками. Я вернусь в Сент-Элуа, и он, пусть и полусожженный, станет домом для меня и моих детей. Только там я смогу встать на ноги. Революция не закончена и Старый порядок не восстановлен, да и не может быть восстановлен, но Робеспьер казнен, и я уже не попаду в тюрьму. Я буду спокойно жить для своих дочерей…

А Жанно?

Я прижала руку ко лбу, чтобы успокоиться. С Жанно могло произойти одно из двух – либо он увезен Батцем в Англию, либо не увезен. В последнем случае он до сих пор должен находиться в Сен-Мор-де-Фоссе… И тогда я подумала: «Мне нужно только поправиться, и я сразу отправлюсь на поиски».

Мой взгляд снова упал на малышек. Только сейчас я поняла, что между ними есть маленькое различие: у Вероники на правом виске была крошечная родинка, а у Изабеллы ее нет. Но, должно быть, это заметила только я, для всех остальных девочки абсолютно неразличимы.

– Изабелла, – прошептала я. – Вероника.

Вероника трепыхнулась, и губки ее чуть дрогнули во сне. И тогда, вытирая слезы, я счастливо улыбнулась.

Это была моя первая ночь рядом с ними.

Доминик Порри, занимающий теперь должность чиновника при военном комитете Конвента, получал достаточное жалованье для того, чтобы встретить Рождество по всем правилам. Конечно, к мессе он не ходил, и то обстоятельство, что отмечает этот праздник, вовсе не афишировал, но уж очень сильна была традиция, привитая за полторы тысячи лет, чтобы так быстро отказаться от этого торжества. По этому случаю было все, что полагается: и жареный гусь, и двенадцать блюд в сочельник, и даже рождественское полено, рассыпающее искры.

Мы с Николь так и не нашли общего языка. Впрочем, лишь одно имело для меня значение: то, что у нее было много молока и она охотно кормила малышек. К ним она искренне привязалась, это я видела. Меня беспокоило только то, что она старается под всяческими предлогами отдалить меня от девочек.

Рождество прошло не слишком весело, но спокойно. Мои малышки, уже ставшие настоящими католичками, встретили его вместе со мной, и на этот раз было много похожего между пресвятой девой, пеленающей у очага маленького Иисуса, и мною, держащей на руках два крошечных свертка. Доминик Порри, смущаясь и краснея, принес мне теплое виноградное вино в постель; я выпила сама и осторожно капнула на губы малышкам. В том, как они отреагировали, проявилась вся разница их характеров: Изабелла вздохнула, устремив ясный взгляд серых глаз к свету свечи, а Вероника заплакала.

– Счастливого Рождества! – сказала я смеясь, успокаивая и нежно баюкая ребенка.

Поведение Доминика забавляло и удивляло меня. По всему было видно, что он привязан ко мне, но страшно боится, чтоб этого никто не заподозрил. Может быть, я слишком часто в разговорах напоминала ему о своем происхождении. Несмотря на революцию, ореол аристократизма еще не потускнел, и громкий титул принцессы сохранял очень много блеска, иногда даже внушал робость и нерешительность. Доминик не внушал мне опасений. Я давно поняла, что он слишком робок и порядочен, чтобы домогаться меня. Он способен был идти лишь честным путем, через брак, а для этого нужна решительность.