Виктория Холт - Чудо в аббатстве

Но для меня не было ничего важнее моего будущего ребенка. Я закрывала глаза на то, что атмосфера в Аббатстве меняется с каждым днем и что с тех пор, как я забеременела, ко мне относились с благоговейным страхом и уважением, что, как я поняла, соответствовало пожеланию Бруно.

Когда матушка узнала о моем состоянии, она очень обрадовалась. Она пришла в Аббатство, принесла травы и некоторые из своих отваров. Я тоже стала навещать ее, и мы беседовали, как это обычно делают женщины, о детях. Теперь мы были ближе, чем когда-либо прежде.

Я обожала близнецов — Питера и Пола. Они были здоровыми и крепкими малышами. Матушка страстно их любила и старалась, чтобы они все время были у нее на виду. Она даже стала уделять меньше внимания своему саду. Она постоянно обсуждала их характеры, ум и красоту. Она перестала их пеленать, потому что они энергично протестовали, и любила смотреть, как они сучат ручками и ножками.

Я начала получать удовольствие от нашей болтовни. У нее было много советов для меня, и я знала, что это хорошие советы. Матушка считала, что повитуха, которая принимала у нее роды, была лучшей во всей округе, и настаивала, чтобы, когда придет время, она помогла и мне.

Матушка сшила маленькие платьица для моего ребенка, хотя я знала, что она предпочла бы сделать что-нибудь для своих обожаемых близнецов.

Я часто навещала ее, потому что теперь мы были не столько матерью и дочерью, сколько двумя женщинами, обсуждающими милый их сердцу предмет. Она доверительно сообщила мне, что надеется еще иметь детей, но, даже если у нее их больше не будет, она считает себя особо благословленной тем, что у нее два здоровых сынишки.

Однако однажды я встревожилась.

Я сидела в матушкиной комнате для шитья и случайно под тканью обнаружила книгу. Я удивилась. Читать что бы то ни было так непохоже на мою мать. Но я изумилась еще больше, когда взяла том в руки, открыла и прочла несколько строк. Я почувствовала, как сильно бьется мое сердце. Там были изложены догматы новой религии. Услышав матушкины шаги, я поспешно закрыла книгу, но не могла забыть о ней.

В конце концов, я спросила:

— Мама, что ты читаешь?

— О, — сказала она с гримасой, — это очень скучная книга, но я стараюсь прочесть, чтобы угодить твоему отчиму.

— Он хочет, чтобы ты ее прочла?

— Он настаивает на этом.

— Мама, я думаю, что тебе не следует оставлять такую книгу там, где любой может найти ее.

— Почему? Это всего лишь книга.

— Из-за ее содержания. Это доводы в пользу религии реформаторов.

— Правда? — спросила она.

— Прошу тебя, ради меня, будь осторожнее. Матушка потрепала меня по руке.

— Ты такая же, как твой отец, — сказала она. — Много шума из ничего. Лучше посмотри сюда! Пол уже вырастает из этого! Меня изумляет скорость, с которой растет этот ребенок!

После недолгих размышлений я пришла к выводу, что Саймон Кейсман интересуется религией реформаторов.

Я с тревогой подумала об Аббатстве, где уклад жизни медленно и незаметно, но неуклонно восстанавливался. Я поняла, что обоих, Саймона Кейсмана, державшего в доме запрещенную книгу, и Бруно, пристроившего монахов в своем вновь обретенном Аббатстве, могли объявить предателями.

Еще не так давно я бы вернулась домой и поговорила бы с Бруно. Я могла бы даже пойти дальше и предупредить Саймона Кейсмана, но, как ни странно, это казалось мне второстепенным делом, потому что я только что начала ощущать движения своего ребенка. И я забыла обо всем на свете.

Подобно моей матери, я была заперта в своем маленьком мирке, где чудо создания новой жизни полностью поглотило меня.

Возможно, таковы все беременные женщины.

Совсем скоро должно было наступить Рождество, и я украшала маленькую комнатку Хани падубом и ивой и рассказывала ей об Иисусе Христе.

В эти декабрьские дни было очень много разговоров о событиях во дворце. Даже моя мать упоминала о них. Все очень сочувствовали королеве, которая с тех пор, как против нее выдвинули обвинение, находилась в состоянии, близком к помешательству. Многие считали, что это подтверждает ее вину.

— А разве то, что у нее, бедняжки, до замужества был любовник, это так плохо? — спросила я у матери, когда мы сидели за шитьем.

— Вне брака! — с отвращением воскликнула моя мать.

— Она была уверена, что состоит в браке с Дерхамом.

— Тогда она заслуживает смерти за то, что вышла замуж за короля.

— Как жизнь жестока к женщине! — сказала я. Моя мать добродетельно поджала губы:

— Совсем нет, если она исполняет свой долг жены.

— Бедная маленькая Кэтрин Говард! Она слишком молода, чтобы умереть.

Но моя мать не была тронута судьбой молодой королевы, и мне пришло в голову, что в мире, где смерть всегда рядом, ценность жизни не слишком велика.

Перед самым Рождеством Франсиса Дерхама и Томаса Калпеппера казнили. Калпеппер был обезглавлен, а Дерхама, поскольку он был знатного происхождения, сначала повесили, потом еще живого вынули из петли и четвертовали.

Я думала о них весь день. Бедные юноши, единственным их преступлением было то, что они любили королеву.

В то время мы думали, что этих смертей будет достаточно, и были уверены, что государь, сильно любивший Кэтрин Говард, простит ее. Увы, этого не случилось. У королевы было слишком много врагов. Она была католичкой, как все в ее семье, а многие министры не желали влияния Рима на короля.

Ее судьба была решена, когда министры, прежде чем Его Величество смог помешать им, распустили слух о недостойном поведении королевы и за границей. Таким образом, была задета честь короля, он не мог простить ее и при этом сохранить свое достоинство.

Франциск I направил свои соболезнования. Он потрясен «обидами, неприятностями и волнениями, перенесенными его добрым братом и причиненными ему недостойным поведением той, которая еще недавно пользовалась доброй славой королевы».

Потрясенный, задетый и униженный (считается, что именно последнее стало причиной его гнева), король не вмешался и не спас Кэтрин, и бледным февральским днем пятая жена короля взошла на Тауэрский холм, где шестью годами ранее казнили ее кузину Анну Болейн.

Тишина опустилась на землю в тот ужасный день. Пять королев — двум дан развод, одна умерла в родах (и кто знает, какова бы была ее судьба, если бы она осталась жива?) и две обезглавлены!

Люди стали задумываться о том, что за чудовище сидит на троне. Теперь это был уже не красивый золотоволосый юноша, который тридцатью годами раньше был так романтически влюблен в свою первую жену-испанку, а тучный обрюзгший мужчина с багровым лицом, плотно сжатым ртом, с глазами-щелочками и гноящимися язвами на ноге. Когда король ехал по Лондону, люди опускали глаза, но, тем не менее, кричали: «Долгих лет королю!».