Виктория Холт - Песня сирены

Он воплощал в себе все, что мог пожелать от короля простой человек, и поэтому он был королем Франции. Свод правил при французском дворе был гораздо более суров, чем в Англии. Малейшая ошибка — и человек никогда больше не мог добиться фавора. Жизнь дворянина в этой стране была весьма и весьма рискованной.

Хессенфилд снова и снова инструктировал меня насчет того, что я должна буду делать. Он был на хорошем счету и, подобно всем остальным друзьям Якова, был благосклонно принят королем Франции, тем более, что в то время Людовика все больше беспокоили постоянные победы герцога Мальборо.

Я должна была быть представлена в самом роскошном дворце Европы, в детище Людовика, почти сравнившемся с ним по великолепию, — в Версале.

По этому поводу было сшито новое платье, и мадам Пантон была вне себя от волнения. Она суетилась, болтала без умолку, размахивала руками, впадала в отчаяние, радовалась и пару раз чуть не упала в обморок, когда ей показалось, что покрой моей юбки не совсем идеален.

Наконец, я была готова — я была в прекрасном прозрачно-голубом платье, весьма скромно украшенном бриллиантами, ибо, по словам Хессенфилда, ни в коем случае нельзя было задевать обилием драгоценностей чувства Людовика, которые, после того как в течение двадцати лет подвергались воздействию мадам Мантенон, разительно изменились.

— Но, с другой стороны, — сказал Хессенфилд, — мне больше следовало бы опасаться того, что я представляю ему тебя. Он будет восхищен твоей красотой! Это известный знаток красоты, правда, сейчас мадам Мантенон убедила его, что истинная красота на небесах, а отнюдь не на грешной земле. Да и он уже слишком стар. Интересно, стану ли и я таким же благочестивым, когда постарею?

— Такое происходило со многими, — напомнила я ему. — И чем больше они грешили, тем больше их желание отмыть свои грехи. Тебе надо стать очень набожным, чтобы у тебя это получилось.

— А тебе? — спросил он.

— Боюсь, со мной будет так же история.

— Будем послушничать вместе, дорогая! — сказал Хессенфилд. — А пока давай вернемся к твоему представлению этому «Заходящему Солнцу».

Версаль! Как он был прекрасен! Как впечатляющ! Я никогда ничего подобного не видела и не увижу. Мы отправились туда в карете, поскольку Версаль находился примерно в одиннадцати милях от Парижа. Сам городок был довольно невзрачным, наверное, поэтому Людовик и решил выстроить здесь один из самых прекрасных дворцов мира — чтобы контраст был более разителен. Мы проехали мимо соборов Сен-Луи и Нотр-Дам в квартале Сатори и свернули на запад, туда, где железные ворота и каменные баллюстрады отделяли дворец от площади д'Арм.

Я с изумлением рассматривала аллегорические статуи по сторонам дороги, статуи великих французских деятелей и огромную статую самого Людовика на лошади. Это было поразительное зрелище! Справа и слева раскинулись широкие крылья дворца, и не менее завораживающими, чем сам дворец, были волшебные сады, что окружали его, — цветы, чаши с орнаментом, статуи, широкие аллеи, мощные деревья и зеленая трава.

— Хватит глазеть, как селянка, — сказал Хессенфилд. — Самый лучший вид открывается из окон Зеркальной галереи.

Было невозможно запомнить все те чудеса, что я увидела там. Когда я уехала из Версаля, в моей голове кружились образы широких лестниц, прекрасных залов, картин, скульптур, гобеленов — настоящая сокровищница, обиталище, очень подходящее королю, который вознесся выше всех обыкновенных монархов и стал почти Богом.

Естественно, принимали нас здесь не совсем так, как в Сен-Жермене. Этот двор был отличен от двора короля Якова, которого, скорее всего, терпели здесь только потому, что королева, которую тот желал сместить с престола, была заклятым врагом самого «Короля-Солнце». Дело было и в герцоге Мальборо, который доставил Людовику много причин для беспокойства, чего не удавалось прежде никому. Даже представить себе было невозможно, что его можно заставить просить мира, но герцог Мальборо, казалось, имел все шансы на это. Таким образом, каждый, кто мог доставить хоть малейшие неприятности их врагу, радушно приветствовался здесь и обеспечивался необходимой поддержкой. Поэтому якобитов довольно любезно принимали в Версале.

Но, конечно, сам великой король Франции не слишком беспокоил себя теми, кто желал быть представленным ему. Все просители должны были представлять себя сами, ожидая в небольшой приемной, примыкающей к королевским покоям, — сквозь эту комнату король проходил, направляясь в другие залы дворца. Там каждый день терпеливо собирались все, кто надеялся предстать перед королем. Впрочем, он мог не выйти совсем, и тогда приходилось являться сюда и на следующий день. Но даже попасть в эту приемную считалось большой честью.

— Это первый шаг, — сказал Хессенфилд. — Но пока король не признает тебя, ко двору тебя не допустят Итак, мы проследовали к апартаментам Людовика, располагавшимся сразу за Зеркальной галереей, и вскоре очутились в небольшой приемной — «Бычий глаз», прозванной так из-за формы своих окон.

Там уже находилась группа людей, как и мы, изысканно одетых, которые ожидали появления короля, — если он появится этим утром.

Это было долгое ожидание. Я оглядела комнату и людей — все были крайне серьезны и сосредоточены, и ту во мне взыграл бес противоречия, и мне захотелось громко рассмеяться. Мне захотелось сказать им: «Почему мы должны толпиться здесь, раболепствовать и ждать милости одного человека? Мне наплевать, что он „Король-Солнце“. Мне наплевать на то, что его богатство выстроило подобный дворец! Почему я должна стоять здесь? Ради чего?» Я решила поговорить об этом с Хессенфилдом сегодня же ночью.

Но я знала, какой последует ответ: «Мы должны чтить расположение Людовика. Без его помощи нам вообще ничего бы не удалось сделать. Ведь это он желает посадить Якова на престол».

Да, это достаточно веская причина. А тем, другим, что нужно им? Продвижения по службе и остальные блага. Именно эти амбиции заставляли стоять их здесь, и они были готовы пресмыкаться в благоговении, когда сверкающее высочество предстанет перед ними.

Я заметила, что какая-то женщина наблюдает за мной. Она была поразительно красива, темные волосы ее были уложены в изысканной прическе. На ней было серое платье с серебряным отливом, в ушах качались жемчужные серьги, и ожерелье из жемчуга украшало шею. Она была очень элегантна. Ее лицо показалось мне знакомым, и я подумала: а не могла ли я встречаться с ней где-нибудь раньше?

Она еле заметно улыбнулась мне. Я ответила ей тем же.

Спустя несколько минут она тихо подошла ко мне.

— Это ожидание очень выматывает, — понизив голос, сказала она на английском с чуть заметным французским акцентом.