Виктория Холт - Изменница

Моя бедная матушка! Я понимаю ее страдания гораздо больше сейчас, чем тогда. Сабрина вернулась в лоно семьи, когда ее муж погиб в битве при Каллодене. Десять лет назад, когда моя мать и Сабрина жили в Клаверинг-холле, родился Дикон. Только сейчас, после всего пережитого мною, я поняла, что они видели в мальчике того Дикона, которого обе потеряли.

Возможно, любовь к мальчику принесла им утешение, но, я полагаю, она оказала неблагоприятное влияние на характер Дикона-младшего.

И вот началась моя семейная жизнь и Жан-Луи стал для меня образцовым мужем; мы вели существование, типичное для деревенских сквайров. События в мире не интересовали нас, в Европе могли идти войны, в которые была вовлечена наша страна, но они касались нас очень мало. Одно время года сменяло другое, на смену Страстной пятнице приходила Пасха, летние церковные праздники справляли на лужайке, если погода была хорошей, или в большом сводчатом зале нашего дома, если она была плохой. К празднику урожая каждый стремился вырастить самые красивые фрукты и овощи для выставки; а потом наступало Рождество. Так шла наша жизнь.

До того дня, когда мы получили послание из Эверсли-корта.

Моя мать взяла меня и Жан-Луи под руки:

— Я подумала о маленьком семейном празднике, на котором мы могли бы обсудить все это. Только Сабрина, я и вы двое. Жан-Луи, дорогой, я очень надеюсь, что ты сможешь управиться с делами, чтобы поехать с Сепфорой.

Жан-Луи пустился в описание проблем имения. Ему нравилось говорить о них, потому что они имели для него первостепенное значение. Он пылал энтузиазмом, и я знала, что для него будет огромной жертвой хоть на время уехать из Клаверинг-холла.

Мы вошли в просторный красивый зал, главный в доме. Сам дом был очень велик, ведь предполагалось, что в нем будет жить большая семья. Моя мать хотела, чтобы Сабрина вышла замуж и жила здесь со своими детьми; я уверена, что она хотела бы, чтобы Жан-Луи и я переехали сюда тоже. Матушка желала быть центром большой семьи, а все, что было у нее, — это Сабрина и Дикон.

Но Сабрина не вышла вновь замуж. Моя мать поступила так же, хотя она была еще очень молода, когда убили моего отца. Обе женщины создали образ, которому поклонялись: Дикон — герой молодости матушки, которого она обожала всю жизнь и который омрачил ее взаимоотношения с моим отцом. По иронии судьбы она продолжала боготворить его даже тогда, когда он ушел к Сабрине. Если бы Дикон не погиб при Каллодене, остался ли бы он на своем пьедестале? Но эти вопросы я начала задавать себе позже… Оглядываясь назад, мне кажется, что я видела жизнь, в которой недоразумения осторожно прятались; я делала то, что от меня хотели люди, и я никогда не пыталась снять покров благопристойности и заглянуть внутрь.

Юный Дикон был спасением этих двух осиротевших женщин. Они верили, что этот мальчик — сын Дикона — подарил им цель жизни; заботясь о нем, они забыли о своем горе и нашли новый предмет поклонения.

Этот дом был для меня такой же родной, как и тот, который я делила с Жан-Луи последние десять лет. Здесь, среди элегантной мебели и со вкусом подобранных украшений — результата любви моего отца к красивым вещам — я повзрослела.

Я стояла в зале и смотрела на две великолепные лестницы, ведущие вверх, — одна к восточному крылу, другая — к западному крылу дома. Столь большой дом для троих! Я знаю, мама часто думала об этом и была благодарна, что рядом живет Сабрина. Я сказала Жан-Луи, что, если когда-нибудь Сабрина выйдет замуж и уедет, мы должны будем переехать в Клаверинг-холл. Жан-Луи согласился, но я знала, что он очень дорожит своей независимостью и любит наш дом, который был ее символом. Мой муж никогда не забывал, что для моей матери он всего лишь подкидыш. Жан-Луи всегда отличался благородством, что делает мое поведение еще более заслуживающим порицания… но я должна продолжать свой рассказ…

Мы ужинали в столовой. Все вещи в доме оставались на тех же местах, что и при отце. Мать никогда бы добровольно ничего не переставила. Даже самая главная комната в доме, в которой обычно играли в карты, была оставлена такой, какой была при жизни отца, хотя теперь в ней только иногда, когда приезжали соседи и присоединялись к матери и Сабрине, играли в вист, и, конечно, в ней никогда не велись игры на деньги. Моя мать была против этого — по-пуритански, как говорили некоторые, но мы-то понимали, почему.

Сейчас мы сидели на резных позолоченных стульях, которые за последнюю сотню лет стали семейной реликвией и которыми очень гордился отец, за дубовым столом, отделанным резьбой, имитирующей рисунок на скатерти. Стол этот, как говорил отец, сделали во Франции для кого-то из придворных Людовика XV. Мой отец любил рассказывать о подобных вещах во время легкой, добродушной и поддразнивающей беседы. Может быть, из-за этого я всегда находила его столь очаровательным.

Дворецкий стоял у буфета, разливая суп, который разносила одна из горничных, когда дверь отворилась и вошел Дикон.

— Дикон! — сказала мама и Сабрина одновременно.

Я так хорошо знала их отношение к нему. Иногда Сабрина и мама протестовали против каких-либо его поступков, но в то же время снисходительно восхищались дерзостью мальчика. Казалось, они говорят: «Каков шалун, но что бы ни сделал дальше этот ребенок, благословим его!»

— Я хочу кушать, — произнес Дикон.

— Дорогой, — ответила матушка, — ты ужинал час назад. Не пора ли ложиться в постель?

— Нет, — ответил мальчуган.

— Почему же нет? — спросила Сабрина. — Уже время спать.

— Потому что, — настойчиво сказал Дикон, — я хочу быть здесь.

Дворецкий смотрел в суповую миску, как будто в ней лежало что-то крайне интересное для него; горничная все еще стояла, держа в руках тарелку супа, сомневаясь, куда ее поставить.

Я ожидала, что Сабрина отправит Дикона в постель. Вместо этого она беспомощно посмотрела на мою мать, которая пожала плечами, и Дикон скользнул в кресло. Он знал, что одержал верх, у него не было сомнений, что победа останется за ним. Я полностью осознавала, что эта сцена повторяется каждый день.

— Может, позволим ему на этот раз, а, Сабрина? — умоляюще произнесла матушка.

— Но в последний раз, — добавила Сабрина. Дикон обаятельно улыбнулся ей:

— Конечно, в последний раз, — сказал он. Матушка кивнула дворецкому:

— Продолжай, Томас.

— Да, миледи, — ответил тот.

Дикон бросил на меня взгляд, в котором сквозил триумф. Он знал, что я не одобряю того, что произошло, и получил удовольствие не только потому, что поступил по-своему, но и потому, что показал мне, какую власть он имеет над этими преданными ему женщинами.

— Ну что же, — сказала моя мать. — Я должна показать тебе письмо Карла. Кроме того, я думаю, — матушка улыбнулась Жан-Луи, — что вы постараетесь, вскоре посетить Эверсли.