Кэтрин Гаскин - Зеленоглазка

В конце прогулки мы набрали огромный букет роз для моей спальни.

– Расскажи нам, пожалуйста, про бабушку, – попросил Джеймс, – дедушка рассказывает о ней каждый раз, когда мы сюда приезжаем.

Мы уселись возле нарядной, совсем незловещей могилы, приютившейся в самом углу розария, и я начала придумывать разные истории про женщину, которую на самом деле никогда не видела и не знала. Кое-что я, правда, помнила из отдельных разговоров с Джоном Лангли и рассказала им про те далекие времена, когда бабушка только приехала сюда, а здесь еще не было ни церквей, ни могил… Я рассказывала про сам этот дом – как его строили, как расчищали землю под фундамент, как привезли сюда первых овец и лошадей, как дедушка привез из Англии дубовую мебель, как он сначала спланировал, а потом засадил этот сад, чтобы бабушке было где гулять. Чем дольше я говорила, тем больше они успокаивались и затихали, и их утреннее буйство постепенно уступало место усталой сонливости. Когда тени деревьев вытянулись вдоль оврагов, дети сами с удовольствием устремились в дом, теперь уже такие же приличные и послушные, какими всегда были в Мельбурне.

Роза вернулась, когда уже почти совсем стемнело. Я сидела в гостиной и из большого двустворчатого окна наблюдала, как медленно погружаются в темноту огороды и только далеко, над горизонтом, еще мерцает бледное сияние, соседствующее с пурпурной полоской, оставшейся от красочного заката. Деревья, видневшиеся к востоку от огородов, на фоне угасающего неба казались совсем черными. Я услышала, как кто-то идет по тропинке, ведущей от конюшен, и узнала легкие шаги Розы. Вот они достигли гулкой веранды, и наконец появилась она сама, такая же черная на фоне неба, как и деревья перед домом. Видя лишь ее силуэт, я не могла различить выражение ее лица, и только по тому, как она изящно повернула голову, чтобы посмотреть на меня, узнала знакомую повадку и очаровательный изгиб шеи.

– А, Эмми! Мне уже сказали, что ты приехала. – Она сделала несколько шагов в глубь комнаты. – Ты прибыла в качестве моего тюремного надзирателя?

– Никто не собирается за тобой надзирать, Роза.

Она бросила на стол кнут, а сверху на него шляпу. Затем в гневе повернулась ко мне.

– А может быть, шпионить за мной? Признавайся, тебя для этого послали?

– Том решил, что тебе здесь будет плохо… одной.

– Я здесь с детьми. А больше мне никто не нужен.

– Никто? Совсем никто?

– Никто из этого скопища ханжей! С меня уже хватит их постных нравоучений. Я поступаю всего-навсего так, как делали бы и они, если б у них хватило на это мужества. Они просто завидуют мне, потому что я свободна.

– Свободных людей нет. В свободу верят только дураки. – Я поднялась и прошла мимо нее к двери. Теперь я почти не видела ее в подступившей темноте, но за лампой идти не собиралась. – А я и не буду читать тебе нотации. И ничего не собираюсь делать – палец о палец не ударю, пока ты сама меня об этом не попросишь.

Так продолжалось всю неделю. Роза сразу же после завтрака уезжала верхом и возвращалась только на закате. Она отказывалась брать с собой грума и никогда не сообщала, куда направляется, но все догадывались, что она ездит в Росскоммон. Догадка подтвердилась окончательно, когда сплетню принесли слуги из самого Росскоммона. Я чувствовала вину перед Ларри и Кейт за то, что даже не попыталась остановить ее. Но Роза переживала период какого-то сумасшествия, который должен был или сам выгореть дотла, или прерваться каким-нибудь более сильным впечатлением. Каждый день я с нетерпением ждала возвращения Джона Лангли.

В глубине души я даже была рада, что Роза уезжает, оставляя меня с детьми. Никогда еще у меня не было возможности так беспрепятственно и близко общаться с ними. Как обычно, я преподавала уроки Анне и Джеймсу, а с малышами даже начала учить буквы и несложные слова. Уезжая второпях из Мельбурна, Роза не подумала, что следует взять гувернантку, поэтому повод для моего присутствия здесь был неоспорим; однако я понимала, что все это продлится не слишком долго, поэтому в полную силу наслаждалась представившейся возможностью лелеять и холить мои сокровища. Все, за что бы мы ни брались, было пронизано ощущением праздника. Уроки проходили в тенистой части веранды, где из окна открывался вид далеко простирающихся пастбищ; в полдень мы заканчивали занятия и после этого почти каждый день устраивали пикник на берегу ручья, протекавшего за домашним огородом. Там мы сбрасывали туфли и чулки и принимались гулять босиком по дну ручья, стараясь следить, чтобы никому не встретилась змея. Иногда малыши не выдерживали и засыпали где-нибудь в теньке, утомленные жарой, долгой дорогой и неистовым плесканием в ручье. После обеда всегда было самое сонное время – воздух звенел от жужжания насекомых, а у горизонта висело густое марево зноя. Здесь я почти забывала о том, что где-то существуют мой магазин, офис и черные шелковые платья. Мне хотелось, чтобы это дивное время никогда не кончалось.

Вечером обычно возвращалась Роза, охваченная каким-то радостным нервным возбуждением. В поведении ее чувствовалось беспокойство; даже движения, всегда выверенные и грациозные, стали порывистыми и резкими. Черты ее лица заострились, тело высохло, как у человека, чувства которого взвинчены до последнего предела. Казалось, жизнь ее проходила в бешеном ритме, а вечер и ночь, проведенные здесь, были для нее мучительными ненужными остановками. Мы вместе ужинали, разыгрывая перед Мэри Андерсон некое подобие дружеской беседы, а затем расходились по своим комнатам. Просыпаясь иногда ночью, я слышала, как она медленно ходит взад-вперед по веранде. Утром, уже перед завтраком, она влезала в свой костюм для верховой езды и с неприличной скоростью проглатывала все, что было на тарелке.

Пэт появился в Лангли-Даунз так же, как появлялся и раньше. На этот раз я сидела одна в гостиной и читала: Роза, как обычно, рано ушла к себе. Я слышала, как она ходит в своей спальне, расположенной этажом выше. Шагов Пэта я не слышала, он подкрался незаметно и негромко позвал меня в открытое окно:

– Эмми!

Услышав свое имя, я вздрогнула от неожиданности, так что книга выскользнула у меня из рук и полетела на пол.

– Не надо шуметь! – попросил он.

Когда я встала и направилась к двери, чтобы впустить его, то увидела, что он уже зашел сам и закрыл за собою дверь. Затем он осторожно задернул шторы на широком окне и жестом показал мне, чтобы я сделала то же самое и на других окнах. При этом он приложил палец к губам, призывая меня к молчанию. Сделав то, что он просил, я повернулась к нему с недобрым предчувствием.

– Пэт, что случилось?

– Кто-нибудь еще не спит? Слуги?