Кэтрин Гаскин - Зеленоглазка

Все знали, что завтра утром Ларри уедет в Мельбурн. Это действовало угнетающе – и даже на меня, хотя по большому счету мне не было дела, уедет он или останется. Напротив, я должна была радоваться его отъезду – все-таки он смотрел на меня с подозрением. Однако радости я совсем не ощущала. Как бы там ни было, в этом незнакомом мире он был нашей надеждой и опорой. А уже с завтрашнего дня Дэну с сыновьями придется без него обходиться – здесь было из-за чего упасть духом.

Вечером Кейт собрала всех для молитвы. В трудные моменты она становилась набожной. Я была другого воспитания и едва сдерживала улыбку, вспомнив, как Элиу с пеной у рта презирал и ненавидел «папистов», всячески побуждая к этому меня. Теперь мне оставалось лишь удивляться, что такого уж страшного он мог найти в этих людях, – вот они подошли к костру и, подчиняясь требованиям Кейт, встали возле него на колени.

– Пресвятая Богородица… спаси и сохрани нашего Ларри, – начала Кейт.

Забыв, что я в жизни не помышляла ни о каких молитвах и, уж точно, никогда в них не верила, я принялась шептать вместе с ними:

– Спаси и сохрани его…

Пожалуй, я уже слишком далеко зашла в своей любви к ним…

Перед тем как лечь спать, я отметила про себя, что закончился еще один день без Гриббона, и меня пока не начала ловить полиция. О последующих днях, которые могли оказаться совсем другими, я старалась не думать. Мне хотелось наслаждаться сегодняшним.

За те недели, что отсутствовал Ларри, мы воистину стали частицей Балларата – мы приняли его серый цвет, никто больше не считал нас новичками. Все оборки на платьях Кейт и Розы, не говоря уже о моем, насквозь пропитались грязью, которая при высыхании превращалась в пыль, что в общем-то не играло роли, так как бороться невозможно было ни с тем, ни с другим. Фланелевые рубашки и молескиновые брюки мужчин пришли в негодность; их шляпы были все в разводах от пота и воды. На руках у них вздулись пузыри, которая сначала гноились и кровоточили, а потом затвердели и стали простыми мозолями. Они уже знали, с какой частотой следует опускать в землю кирку, чтобы добиться оптимального результата. Они познали и коварство эвкалиптовых листьев, так и норовящих залететь в чашку с чаем, особенно если она специально оставлена, чтобы утолить полуденную жажду. Они научились правильно вести себя, говорить то, что нужно, и должным образом реагировать на происходящее. Единственное, в чем они не преуспели, – это в добыче золота, пусть даже небольшой ценности.

Они погружались все глубже и глубже, так что Дэну пришлось соорудить из брезента рукав для проветривания шахты. Они работали каждый день до седьмого пота; Дэн обладал необычайной физической силой, и Пэт почти не уступал ему. Я целыми днями наблюдала, как они вытаскивают на поверхность землю, и помогала им крутить лебедку. В другой раз я сменяла Розу и возила груженую тележку к ручью. Вдоль берегов Яррови сплошной линией лежали деревянные лотки старателей, и вся долина гудела от постоянного шума, который они хором производили. Один из нас поворачивал рукоятку и подбивал лоток снизу с помощью палки, а в это время другой лил на него воду. Осадок просачивался через проволочное сито на дне лотка, после чего попадал в специальную кружку для промывки пыли. Этим занимался Кон, и, надо сказать, неплохо с этим справлялся. В лотке же оставался кварцевый камень, который долбили, чтобы добыть из него кусочки золота или даже целые слитки. У нас пока таких слитков не было. Той пыли, что намывал Кон, хватало только на то, чтобы оплатить ежедневные расходы, а между тем нас не считали здесь Невезучими.

Привыкли мы и к крикам «Фараоны! Фараоны!», которые означали, что снова приехали полицейские и будут отлавливать тех, у кого нет лицензий. По закону каждый старатель должен был ежемесячно покупать лицензию, которая стоила тридцать шиллингов, и всегда носить ее при себе. А если она не была сразу предъявлена по требованию полиции, то нарушителя могли арестовать прямо на месте и держать под арестом до тех пор, пока он не уплатит штраф. Многим лицензия была вообще не по карману. Поэтому, как только раздавался первый возглас «Фараоны!» или крики «Солдат! Солдат!», те, у кого не было лицензий, забирались в самые глубокие шахты и отсиживались там, пока полицейские не объедут всю долину. Мы все ненавидели эти набеги независимо от того, могли купить себе эти лицензии или нет. А впечатлительные натуры, вроде Пэта, вообще чуть не плакали от унижения.

– Налоги – с большой дороги! – возмущались они вслух.

И они были правы. Для нас это был почти что разбой и беззаконие. Ведь мы были чужими здесь, не имели никакого имущества, а значит, у нас не было и права голоса. Как мы жили? Ни кола, ни двора – только несчастных восемь футов земли, на которых разрешено копать… И никому не пришло бы в голову заступиться за нас перед законодателями. Пусть тысячи старателей каждый месяц выкладывают денежки – не важно, добыли они хоть унцию золота или им вообще не досталось ни пылинки. Да, здесь было из-за чего лить слезы тому, кто мог себе это позволить.

Пэт был не в силах оставаться равнодушным к такой несправедливости, а следом за ним и Син. Как только начиналась охота, оба они тут же ныряли в ближайшую шахту. Лицензии у них, конечно, были с собой, просто они хотели создать для полиции побольше проблем. Однажды Пэт притворился, что не нашел у себя заветную бумажку; на него надели наручники, пристегнули их к полицейской лошади и сразу же отправили его на «бревно» – в специальный лагерь, который они называли тюрьмой. Если тюрьма была переполнена, людей там приковывали цепями к огромному стволу упавшего дерева и держали так, покуда за них не заплатят. В тот раз Пэт достал свою лицензию, не дожидаясь, пока его привяжут. В лагерь он вернулся с весьма победоносным видом – как же, утер нос властям; впрочем, радость его была недолгой: очень скоро он понял, что ничего, собственно, не изменилось и своим глупым упрямством он совершенно ничего не добился.

Вообще, проблем здесь хватало. Уйти от них, спрятаться, как улитка в свою раковину, было уже невозможно, потому что мы стали частью всего происходящего, и для нас теперь не было чужих проблем. В одной семье на Эврике случилось несчастье – утонул ребенок, свалившись в затопленную шахту на окраине городка. Я даже никогда не видела его раньше, а может, не замечала – мало ли их там бегает, всех не упомнишь, – но почему-то я не задумываясь взяла иголку и стала шить ему саван из полотняной сорочки, которую дала Кейт. Мэри Хили принесла ирландское кружево, и я пустила его на отделку; похоже, такого наряда бедное дитя не надевало за всю свою жизнь. Я была и на поминках перед погребением, и шла за гробом на кладбище. Казалось бы, эти люди были для нас никем – просто здесь все жили одной большой семьей.